И Ризи, поправившись, начал гулять вокруг, и часто его можно было застать на крыльце, где он сидел, устремив взгляд на лес. И как-то вечером он сказал:— Я поеду на юг. Ши говорили, что там все в порядке, но я и мои люди слишком долго не были дома. А путь теперь безопасен.— Я поеду с тобой, — сказал Донал. — Хочу посмотреть твои горы, — и Мурна, оторвавшись от пряжи, взглянула на них с тревогой, но промолчала.И Бранвин ничего не сказала, подумав лишь, что эти расставания неизбежны. Этому она училась всю свою жизнь. Она смотрела на Мев и Келли и замечала, как они притихли за зиму, и весна не разогнала их задумчивости. Она замечала, как они стали серьезны, какая мудрость сквозила в их взглядах. «Келли» — называли люди ее сына — так, просто, ибо он все еще был мальчиком; но Барк, говоря о нем, величал его «юный король». Он и был королем, только чего — она не знала; а что представляла из себя ее дочь, она даже не могла догадаться. «Мев» называл ее Барк, просто «Мев», но говорил он это таким же тоном, как слово «король». Мев ездила, куда хотела, и ничто не причиняло ей вреда: пони прибегали на ее зов, и совы откликались ей, когда она к ним обращалась.Бранвин не надеялась удержать их или на что-нибудь еще, но лишь лелеяла то, что имела — тепло друзей, окружавших ее, очаг и изгороди, сохранявшие все на своих местах… но они не могли удержать тех, кто хотел войти или выйти. Таков был порядок вещей. Пришла весна. Дети ее гуляли, и Леннон уходил в холмы, и порой до них доносилась его игра на арфе — песни стекали с холмов, как чары, и были гораздо нежнее, чем те, что он исполнял для них.С появлением зелени большинство Ши вернулось. Они появлялись обычно по утрам с юга на своих белых лошадях.И так однажды утром Бранвин сидела на крыльце, глядя на сборы Донала и Ризи, а кузнец ковал что-то возле амбара. Она перебирала воспоминания и думала о том, сколько ей всего еще хочется.— Едут, — промолвил Граги, внезапно появляясь на ступеньке и снова исчезая.И Бранвин встала и взглянула на юг, и сердце ее замерло при виде эльфийских всадников у ручья.И весь хутор побросал свои дела, когда всадники повернули к двору.— Несите еду, — закричал Барк, — и питье! К нам едут гости!Примчались откуда-то Мев и Келли, Донал и задыхающийся Ризи, и Мурна выбежала из дома. И лишь Бранвин стояла неподвижно, сжав руки и пытаясь усмирить биение сердца, ибо то были Арафель и Лиэслиа.Всадники подъехали к изгороди. Они были все в зеленом, и серые плащи были наброшены на плечи, и свет исходил от них, словно солнце освещало далекие холмы. У них были луки и мечи, но ехали они без поводьев, и когда они спешились у ворот, их кони исчезли, как они всегда исчезали.Собравшийся люд окружил их кольцом — так было всегда — люди хотели посмотреть, но в то же время боялись их и потому молчали.— Ризи, — сказал Лиэслиа, протягивая свою руку. — Донал, — он обращался к ним, как к друзьям, с которыми давно не виделся. Он обнял детей и прикоснулся к их лицам; и на левой его руке был виден шрам, как бледная звезда. Они поцеловали его в щеки, а он приник губами поочередно к их лбам.Бранвин сжала руки. И тогда он взглянул на нее и подошел к крыльцу, где она стояла. Глаза у него были серыми, не такими, как у Кирана — ничто в нем не напоминало человека, которого она любила — кроме нежности, с которой он взял ее руку и поднес ее к губам, кроме взгляда, который говорил: «Я был его другом. Он любил тебя. И до сих пор любит».— Бранвин, — промолвил он. Он отдавал ей честь, этот князь Вина Ши, который был древнее холмов, окружавших их, и моложе рассвета. Она была прахом и знала это. Но он научился любить этот прах. Ибо он носил сердце Кирана, глубоко затаенное в своем.— Пойдем, — сказал Барк, — пойдемте, сядем и выпьем. Леннон, где твоя арфа? Милости просим всех.И они подошли к большому столу во дворе. Граги тут же утащил лепешку и кружку эля и устроился на изгороди наблюдать за всем. Рядом устроилась лиса, ее темные глаза светились мудростью. На столе стояли молоко и мед, лепешки, эль и сидр, и горы желтого масла такого же, как желтые цветы, распустившиеся у ручья. Рядом были дети и ее друзья, и все, что имело смысл в этом мире — и она снова почувствовала себя счастливой.— Все ли хорошо у тебя? — спросил Лиэслиа.— Все хорошо, господин эльф, — ответила она.— Фиатас вернулись, — вдруг вмешалась Мев.— Это уж точно хорошо, — сказала Арафель. Она потягивала сидр, и улыбка блуждала на ее лице. — Следите за деревьями, — промолвила она.— Мы любим их, — ответил Барк. — И ухаживаем за ними.— А изгороди? — спросила Арафель.— Они крепко стоят, эльф.— Это правда, — глаза ее светились, и свет отражался в камне на ее груди. — В следующий раз я привезу вам дикого меда. Граги любит свою плошку и кружку эля, но больше всего он любит поля, о человек. Ради них он трудится. И потому пусть стоят твои изгороди. Но однажды на восходе луны пение раздастся из твоего ручья, и ему не нужны будут ни плошки, ни изгороди, — она отставила кружку. — Да цветут твои ручные деревья, сосед. Да процветают те, кто заботится о них. Да пребудет удача с вами и со всеми теми, кто сам обретет ее.— Со всеми нашими друзьями, — добавил Лиэслиа, который был немногословен. — А когда вы поедете на юг, я отправлюсь с вами и покажу вам многие чудеса.— А нам? — тут же спросила Мев.— Пока еще нет, — ответила Арафель. — Но вскоре, вскоре… А мои дары вам — как они?Мев грустно посмотрела на Бранвин, и Келли посмотрел с видом, предвещавшим что-то — открытие тайн, долго хранившихся от нее. И сердце Бранвин заныло от взгляда дочери. «Я люблю вас», — хотела сказать она своим детям, но она была обречена любить Ши, зеленую магию, то, что было хрупко и непостоянно в этом мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148