Автомобиль летел вперед. Пэмп уютно молчал, и капитан продолжил:
— Этот поэт в кошачьей шубке не такой уж плохой. Лорд Айвивуд не жесток, но бесчеловечен. А этот не бесчеловечен, он — невежествен, как многие культурные люди. В них странно то, что они стремятся к простоте и не откажутся ни от одной сложной вещи. Если им придется выбирать между мясом и пикулями, они пожертвуют мясом. Если им придется выбирать между лугом и автомобилем, они запретят луга. Знаешь, в чем их тайна? Они отвергают только то, что связывает их с людьми. Пообедай с воздержанным миллионером, и ты увидишь, что он ни в малой мере не отверг закусок, или пяти блюд, или даже кофе. Он отказался от пива и шерри, потому что бедные любят их не меньше богатых. Пойдем дальше. Он не откажется от серебряных ложек, но откажется от мяса, потому что бедные любят мясо, когда могут его купить. Пойдем еще дальше. Он не мыслит жизни без сада или зала, которых у бедных нет. Но он гордится тем, что рано встает, потому что сон — радость бедных, едва ли не последняя. Никто не слышал, чтобы филантроп обходился без бензина, или без пишущей машинки, или без множества слуг. Куда там! Он обойдется без чего-нибудь простого и доступного — без пива, без мяса, без сна, — ибо они напоминают ему, что он только человек.
Хэмфри Пэмп кивнул, но промолчал, и голос Дэлроя взмыл вверх в пылу вдохновения, что обычно кончалось песней.
— Именно так, — сказал он, — обстояли дела с покойным мистером Макдраконом, популярным в английском свете, как простой демократ с Запада, но погибшим от руки невоздержанных людей, чьих жен застрелили его наемные сыщики.
Простою жизнью жил либерал, миллионер Макдракон,
Вина не пил, людей презирал и не любил жен.
Завтрак, что требовал он в мегафон, был неизменно прост;
И был он внимателен к своим избирателям, покуда метил на пост.
В спартанской спальне с давних пор
Держал он простенький прибор:
Нажмешь на кнопку-взревет мотор,
Вращая колес хитроумный набор,
И без канители владельца с постели поднимут сто рычажков.
И будет умыт он, почищен, побрит он и к жизни скромной готов.
Миллионер Макдракон, либерал, изящно и просто одет;
Что он приличия соблюдал, можно узнать из газет:
На месте шляпа и башмаки, отлично сидит сюртук,
Вполне удобно каждой ноге в своей половине брюк.
А мог ведь облачиться он
И в древнегреческий хитон,
И в горностаевый капюшон,
И в алый бархат, как фанфарон,
Любитель вина и распутных жен, —
Но Макдракон, большой либерал, поборник жизни простой,
Как всем известно, пренебрегал роскошью и суетой.
Миллионер Макдракон, сражен во всей простоте своей,
Скончался и скромненько был сожжен, без всяких пышных затей.
Его серый, сухой, элегантный прах в земле никогда не сгниет,
Травой и цветами не прорастет, как древний Адамов род.
А мог бы стать сосной на горе,
Или исчезнуть в волчьем нутре,
Иль, как язычник, на заре
Пылать на высоком, почетном костре…
А мог разделить бы с нами ром и сыр на белом холсте, —
Но эта роскошь — не для тех, кто помешан на простоте!
Пэмп несколько раз пытался остановить песню, но это было так же трудно, как остановить автомобиль. Однако сердитого шофера ободрили дикие звуки, и Пэмп счел своевременным начать поучительную беседу.
— Знаешь, капитан, — добродушно сказал он, — я с тобой не совсем согласен. Конечно, иностранец может и надуть, как было с бедным Томсоном, но нельзя подозревать всех до единого. Тетушка Сара потеряла на этом тысячу фунтов. Я говорил ей, что он не из негров, а она не верила. Да и этот твой немец мог обидеться. Мне все кажется, капитан, что ты не совсем справедлив к ним. Возьмем тех же американцев. Сам понимаешь, много их побывало в Пэбблсвике. И ни одного плохого ни подлого, ни глупого… словом, ни одного, который бы мне не понравился.
— Ясно, — сказал Дэлрой. — Ни одного, которому бы не понравился «Старый корабль».
— Может, и так, — отвечал кабатчик. — Видишь, даже американец ценит мое заведение.
— Странные вы люди, англичане, — сказал ирландец с внезапной и невеселой задумчивостью. — Иногда мне кажется, что вы все-таки выкрутитесь.
Он помолчал и прибавил:
— Ты всегда прав, Хэмп. Нельзя ругать янки.
Богатые — мерзкий сброд в любой стране. А большинство американцев — самые вежливые, умные, достойные люди на свете. Некоторые объясняют это тем, что большинство американцев — ирландцы.
Пэмп молчал; и капитан закончил так:
— А все-таки человеку из маленькой страны трудно понять американца, особенно — когда он патриот. Не хотел бы я написать американский гимн, но вряд ли мне закажут. Постыдная тайна, мешающая мне создать патриотическую песнь для большого народа, умрет со мной.
— А мог бы ты написать английскую? — спокойно спросил Хэмп.
— О, кровожадные тираны! — вознегодовал Патрик. — Мне так же трудно представить английскую песню, как тебе собачью.
Хэмфри Пэмп серьезно вынул из кармана листок, на котором он запечатлел грехи и невзгоды бакалейщика, и полез в другой карман за карандашом.
— Эге! — сказал Дэлрой. — Вижу, ты собираешься писать за Квудла.
Услышав свое имя, Квудл поднял уши. Пэмп улыбнулся немного смущенной улыбкой. Ему втайне польстила благосклонность друга к его предыдущей песне; кроме того, он считал стихи игрой, а игры любил; наконец, читал он без всякого порядка, но выбирал книги хорошие.
— Напишу, — сказал он, — если ты напишешь песню за англичанина.
— Хорошо, — согласился Патрик, тяжело вздохнув, что ни в малой мере не свидетельствовало о недовольстве. — Надо же что-то делать, пока он не остановится, а это — безвредная салонная игра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64