Одни сказали бы, что его душа мелка для таких трагедий; другие, видевшие зорче, сказали бы, что слишком глубока. Быть может, инспектор Брэндон все же не совсем разобрался в чудовище, именуемом гением.Но недолго он гулял один: вскоре к нему присоединился его друг, молодой врач, весьма смущенный и хмурый.— Вот что, — сказал доктор Джадсон, еще не утративший мрачной прямоты.— Конечно, мне есть чего стыдиться в этом деле. Но, честное слово, не понимаю, как вы можете тут гулять.— Милый мой друг, и это вы — холодный человек науки! — беспечно ответил Уиндраш. — Вы просто погрязли в предрассудках! Вы прозябаете в средневековой тьме! Я — только бедный, непрактичный мечтатель, но, поверьте, я вижу дневной свет. Да я и не терял его даже в том уютном санатории, куда вы меня послали. Мне там было хорошо. А сумасшедшие… Что ж, я пришел к выводу, что они нормальней, чем мои друзья на воле.— Не стоит это все бередить, — угрюмо сказал Джадсон. — Чего не было, того не было — сумасшедшим я вас не считал. А вот убийцей считал, вы уж простите. Но убийца убийце рознь. Мало ли какие были у вас смягчающие обстоятельства! Честно говоря, все, что я с тех пор узнал о покойном мистере Морсе, подсказывает мне, что он — не такая уж большая потеря. Я понял, что Уилмот — сыщик и шныряет у дерева, а это значит, что вас вот-вот схватят. Пришлось и мне действовать быстро, я вообще долго не раздумываю. Установить невменяемость после ареста всегда нелегко, особенно если подсудимый нормален. Но если установить ее раньше, его и арестовать нельзя. Надо было в пять минут выдумать болезнь. Я соорудил ее из обломков наших ученых бесед. Понимаете, я чувствовал, на что Дун клюнет, и потом — это очень хорошо увязывалось с деревом. Но даже сейчас мне противно вспоминать всю эту гадость, хотя я сам ее выдумал. Что же чувствуешь, когда вспоминаешь о гадости невыдуманной?— Да, — весело сказал поэт, — что вы тогда чувствуете?— Я чувствую, — ответил Джадсон, — что от этого места надо бежать как от чумы.— Птицы садятся на дерево, — сказал Уиндраш, — как на плечо святого Франциска.Наступило молчание; потом Джадсон сказал все так же угрюмо:— Знаете, просто непонятно, как вы тридцать лет жили около дерева и не нашли, что там внутри. Конечно, скелет обнажился очень быстро — ручей уносил разложившиеся ткани. Но вы ведь, наверное, встряхнули дерево хоть раз?Уолтер Уиндраш прямо посмотрел на него ясными, стеклянными глазами.— Я к нему не прикасался, — сказал он. — Я ни разу не подошел к нему ближе, чем на пять шагов.Врач не ответил; и поэт продолжал:— Вот вы говорите об эволюции, о развитии человека. Вы, ученые, выше нас, и вам не до легенд. Вы не верите в райский сад Вы не верите в Адама и Еву. А главное — вы не верите в запретное дерево.Врач полушутливо кивнул, но поэт продолжал, глядя на него все так же серьезно и пристально:— А я скажу вам: всегда сохраняйте в саду такое дерево. В жизни должно быть что-то, к чему мы не смеем прикоснуться. Вот секрет вечной молодости и радости. Но вы трясете дерево познания, заглядываете в него, срываете его плоды — и что же выходит?— Не такие уж плохие вещи, — твердо ответил врач.— Мой друг, — сказал поэт. — Вы как-то спросили меня, какая польза от дерева. Я ответил, что я не хочу от него пользы. Разве я ошибся? Оно давало мне только радость, потому что не приносило выгоды. Какие же плоды оно принесло тем, кто захотел плодов? Оно принесло пользу Дувину, или Дуну, или как он там зовется, — и что же сорвал он, как не смерть и грех? Оно принесло ему убийство и самоубийство, — сегодня мне сказали, что он принял яд и оставил посмертное признание. Принесло оно пользу и Уилмоту; но что сорвали они с Брэндоном, как не жуткий долг — отправить ближнего на смерть? Оно принесло пользу вам, когда вам понадобилось запереть меня навсегда и принести горе моей дочери. Ваша выдумка была дурным сном, который еще преследует вас. Но я, повторяю, не ждал от дерева пользы, и вот — для меня светит день.Он еще говорил, когда Джадсон поднял голову и увидел, что Энид, вынырнув из тени дома, идет по освещенной солнцем траве. Лицо ее светилось, волосы сияли пламенем, и казалось, что она вышла из аллегорической картины, изображающей зарю. Она шла быстро, но ее движения были и плавными и сильными, словно изгиб водопада. Вероятно, старый поэт почувствовал, как соответствует она почти космическому размаху их беседы, и беспечно сказал:— Знаешь, Энид, я опять тут расхвастался, сравнил наш садик с Эдемом. Но на этого несчастного материалиста просто время тратить жаль. Он не верит в Адама и Еву.Молодой врач не ответил. Он был занят — он смотрел.— Я не знаю, есть ли тут змий, — сказала она, смеясь.— Только поймите меня правильно, — задумчиво сказал Уиндраш. — Я не против развития, если ты развиваешься тихо, прилично, без этой суматохи. Ничего нет плохого в том, что мы когда-то лазали по деревьям. Но мне кажется, даже у обезьяны хватит ума оставить одно дерево запретным. Эволюция— это ведь просто… А, черт, сигарета кончилась! Пойду покурю теперь в библиотеке.— Почему вы сказали «теперь»? — спросил Джадсон.Он уже отошел на несколько шагов, и они не услышали ответа:— Потому что это — рай.Сперва они молчали. Потом Джон Джадсон сказал очень серьезно:— В одном отношении ваш отец недооценивает мою правоверность.Он улыбнулся еще серьезней, когда Энид спросила, что он имеет в виду.— Я верю в Адама и Еву, — ответил ученый и взял ее за руки.Не отнимая рук, она смотрела на него очень спокойно и пристально. Только взгляд у нее стал другим.— Я верю в Адама, — сказала она, — хотя когда-то думала, что он и есть змий.— Я вас змием не считал, — сказал он медленно, почти напевно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11