Серьезно или не серьезно относился граф к новой драме, к обеду бы он отнесся со всей серьезностью. Он славился эпикурейством, и все гурманы Европы глубоко почитали его. Об этом и заговорил квадратный человек, когда сели за стол.
- Надеюсь, вам понравится наш выбор, - сказал он гостю. - Если бы Марийяк был здесь, он повозился бы над меню.
Американец вежливо заверил, что всем доволен, но все же спросил:
- Говорят, он превратил еду в искусство?
- О, да, - отвечал человек в очках. - Все ест не вовремя. Видимо, это - идеал.
- Наверно, он тратит на еду много труда, - сказал Пиньон.
- Да, - сказал его собеседник. - Выбирает он тщательно. Не с моей точки зрения, конечно, но я - врач.
Пиньон не мог оторвать глаз от небрежного и лохматого человека. Сейчас и тот смотрел на него как-то слишком пристально, и вдруг сказал:
- Все знают, что он долго выбирает еду. Никто не знает, по какому он выбирает признаку.
- Я журналист, - сказал Пиньон, - и хотел бы узнать.
Человек, сидевший напротив, ответил не сразу.
- Как журналист? - спросил он. - Или просто как человек? Согласны вы узнать - и не сказать никому?
- Конечно, - ответил Пиньон. - Я очень любопытен и тайну хранить умею. Но понять не могу, какая тайна в том, любит ли Марийяк шампанское и артишоки.
- Как вы думаете, - серьезно спросил странный друг Марийяка, - почему бы он выбрал их?
- Наверное, потому, - сказал американец, - что они ему по вкусу.
- Au contraire Наоборот (франц.), как заметил один гурман, когда его спросили на корабле, обедал ли он.
Человек с удивительными глазами серьезно помолчал, что не вполне соответствовало легкомысленной фразе, и заговорил так, словно это не он, а другой:
- Каждый век не видит какой-нибудь нашей потребности. Пуритане не видят, что нам нужно веселье, экономисты манчестерской школы - что нам нужна красота. Теперь мало кто помнит еще об одной нужде. Почти все, хоть ненадолго, испытали ее в серьезных чувствах юности; у очень немногих она горит до самой смерти. Христиан, особенно католиков, ругали за то, что они ее навязывают, хотя они, скорее, сдерживали, регулировали ее. Она есть в любой религии; в некоторых, азиатских, ей нет предела. Люди висят на крюке, колют себя ножами, ходят не опуская рук, словно распяты на струях воздуха. У Марийяка эта потребность есть.
- Что же такое... - начал ошарашенный журналист; но человек продолжал:
- Обычно это называют аскетизмом, и одна из нынешних ошибок - в том, что в него не верят. Теперь не верят, что у некоторых, у немногих это есть. Поэтому так трудно жить сурово, вечно отказывая себе, - все мешают, никто не понимает. Пуританские причуды, вроде насильственной трезвости, поймут без труда, особенно если мучить не себя, а бедных. Но такие, как Марийяк, мучают себя и воздерживаются не от вина, а от удовольствий.
- Простите, - как можно учтивей сказал Пиньон. - Я не посмею предположить, что вы сошли с ума, и потому спрошу вас, не сошел ли с ума я сам. Не бойтесь, говорите честно.
- Почти всякий, - сказал его собеседник, - ответит, что с ума сошел Марийяк. Вполне возможно. Во всяком случае, если бы правду узнали, решили бы именно так. Но он притворяется не только поэтому. Это входит в игру, хотя он не играет. В восточных факирах хуже всего то, что все их видят. Не захочешь, а возгордишься. Очень может быть, что такой же соблазн был у столпников.
- Наш друг - христианский аскет, а христианам сказано: "Когда постишься, помажь лицо твое". Никто не видит, как он постится; все видят, как он пирует. Только пост он выдумал новый, особенный.
Мистер Пиньон был сметлив и уже все понял.
- Неужели... - начал он.
- Просто, а? - прервал собеседник. - Он ест самые дорогие вещи, которых терпеть не может. Вот никто и не обвинит его в добродетели. Устрицы и аперитивы надежно защищают его. Зачем прятаться в лесу? Наш друг прячется в отеле, где готовят особенно плохо.
- Как это все странно!.. - сказал американец.
- Значит, вы поняли? - спросил человек с яркими глазами. - Ему приносят двадцать закусок, он выбирает маслины - знает ли кто, что именно их он не любит? То же самое и с вином. Если бы он заказал сухари или сушеный горох, он бы привлек внимание.
- Никак не пойму, - сказал человек в очках, - какой в этом толк?
Друг его опустил глаза, видимо, растерялся, и все же ответил:
- Кажется, я понимаю, но сказать не могу. Было это и у меня - не во всем, в одном, - и я почти никому ничего не мог объяснить. У таких аскетов и мистиков есть верный признак: они лишают удовольствий только себя. Что до других, они рады их радости.
Чтобы другие хорошо поели и выпили, они перевернут и распотрошат ресторан. Когда мистик нарушает это правило, он опускается очень низко, становится моральным реформатором.
Все помолчали; потом журналист сказал:
- Нет, это не пойдет! Он тратит деньги не только на пиры. А эти мерзкие пьесы? А женщины вроде этой Праг? Хорошенький отшельник!..
Сосед его улыбнулся, а другой сосед, пыльноватый, повернулся к нему, смешливо хрюкнув.
- Сразу видно, - сказал он, - что вы не видели миссис Праг.
- Что вы имеете в виду? - спросил Пиньон.
Теперь засмеялись все.
- Он просто обязан быть с ней добрым, как с незамужней тетушкой... начал первый, но второй его прервал:
- Незамужней! Да она выглядит, как...
- Именно, именно, - согласился первый. - А почему, собственно, "как"?
- Ты бы ее послушал! - заворчал его друг. - Марийяк терпит часами...
- А пьеса, пьеса! - поддержал третий. - Марийяк сидит все пять актов. Если это не пытки...
- Видите? - вскричал как бы в восторге человек с яркими глазами. Марийяк образован и изыскан. Он логичный француз, это вынести невозможно. А он выносит пять актов современной интеллектуальной драмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49