На дверях значилось: "Проф. Фок", "Г-н Лобб", "Генерал Каск" и просто "Себастьян" - так иностранные поэты с великолепной наглостью подписывают стихи только именем.
- Вот их обиталище, - сказал Иоанн Конрад. - Не бойтесь, никто не убежит. - И прибавил, немного помолчав: - Но сперва поговорим о Слове.
- Да, - мрачно откликнулся полковник, - хорошо бы его узнать, хотя, по слухам, оно разрушит весь мир.
- Не думаю, - сказал предатель. - Скорее, создаст заново.
- Надеюсь, хоть это не шутка, - промолвил Гримм.
- Как посмотреть, - ответил Конрад. - Шутка в том, что вы его знаете.
- Я вас не понимаю, - сказал глава полиции.
- Вы слышали его раз двадцать, - сказал Великий Князь. - Вы слышали его минут десять назад. Его кричали вам в ухо, оно бросалось в глаза, словно плакат на стене.
Вся тайна этого заговора - в небольшом слове, и мы его не скрывали.
Гримм глядел на него, сверкая глазами из-под густых бровей, лицо его менялось. Конрад медленно и четко прочитал:
- "Друзья мои, ищите ключ к словам..."
Гримм чертыхнулся и кинулся к двери с надписью "Себастьян".
- Правильно, - кивнул Конрад. - Все дело в том, что подчеркнуть или, если хотите, выделить.
- "Да, много слов..." - начал Гримм.
- Вот именно, - подхватил Конрад. - "...но ключ у них - один".
Полковник распахнул дверь и увидел не комнату, а шкаф, неглубокий шкаф с вешалками, на которых висели рыжий парик, рыжая бородка, павлиний шарф и прочие атрибуты прославленного стихотворца.
- Вся история великой революции, - продолжал Великий Князь спокойным, лекторским тоном, - все методы, при помощи которых удалось напугать Павонию, сводятся к этому короткому слову. Я повторял его, вы - не угадывали. Я был один.
Он подошел к другой двери, с надписью "Проф. Фок", распахнул ее и явил собеседнику неестественно узкий цилиндр, поношенный плащ, неприятную маску в зеленоватых очках.
- Апартаменты ученого, - пояснил он. - Надо ли говорить, что и его не было? То есть был я. Вот с двумя другими я рисковал, они ведь существуют, хотя не все уже в этом мире.
Он задумчиво почесал длинный подбородок, потом прибавил:
- Просто удивительно, как вы, такие умные, попадаетесь на собственном недоверии! Вам говорят - вы отмахиваетесь. Заговор отрицают - значит, он есть. Старый Каск твердит, что он болен, что он удалился на покой - так удалился, что даже не слышал, как он гуляет здесь в полной форме, - а вы не верите. Вы не верите никому. Сама принцесса сказала, что поэт какой-то ненастоящий с этими лиловыми усами. Тут бы и догадаться - но нет! Все говорили, король говорил, что ростовщик умер, и это правда.
Он умер раньше, чем я стал его играть в этом костюме.
Он распахнул третий шкаф, где оказались седые усы и серые одежды скупца.
- Так вот и началось. Он действительно снимал этот дом, я действительно был ему слугой, опустился до такой службы, и единственное, что я унаследовал, - тайный ход.
" Политика здесь ни при чем, сюда ходили странные женщины, он был плохой человек. Не знаю, интересны ли вам такие оттенки моих чувств, но скажу, что за три года у сластолюбивого ростовщика я обрел мятежный разум. Мир казался отсюда очень мерзким, и я решил перевернуть его, поднять мятеж, вернее - стать мятежом. Если действовать медленно, тактично, да еще обладать воображением, это нетрудно. Я выдумал четырех людей, двоих полностью.
Их никогда не видели вместе, но этого не замечали.
Когда они собирались, я просто переодевался и выходил на сцену через подземный ход. Вы не представляете, как легко морочить просвещенный, современный город. Главное - чтобы тебя все знали, лучше всего - за границей.
Напишешь статью, поставишь после фамилии целый набор букв, и никто не признается, что никогда о тебе не слышал.
Скажешь, что ты первый поэт Европы, - что ж, кому и знать. Если у вас есть два-три таких имени, у вас есть все.
Никогда еще не бывало, чтобы считанные люди значили так много, все остальные - ничего не значили. Газета говорит:
"Страна идет за Хаммом", а мы понимаем, что его поддерживают три владельца газет. Ученый говорит: "Все приняли теорию Чучелло", а мы читаем, что ее приняли четыре немецких профессора. Как только я заимел науку и финансы, я знал, что бояться нечего. Поэт - для красоты, генерал - чтобы вас напугать. Простите, - прибавил он, - я не показал его апартаментов. Там только форма, лицо я красил.
- Не надо, не красьте, - любезно сказал полковник. - Что же будет теперь?
Заговорщик ответил не сразу - видимо, он мечтал.
- Все революции губило несогласие, - сказал он наконец. - Вот я и постарался, чтоб сообщники меня не выдали.
Я не предвидел, что выдам их. Что ж, кончилась и эта революция. Великий поэт, великий воин, ученый, ростовщик - все схвачены, все повешены. Вон висят.
Он смущенно поклонился.
- А их недостойный слуга получил королевское прощение.
Гримм чертыхнулся было, но сказал, смеясь:
- Иоанн Конрад, вы и впрямь - сам черт! Я не удивлюсь, если вам удастся что-то сделать. Может быть, Хлодвиг III забыл, что он - король, но он еще помнит, что он - джентльмен. Идите своим путем, Великий Князь Павонский - может быть, вы знаете путь. Во всяком случае, вы сделали, что обещали. Вы сдержали слово.
- Да, - сказал Иоанн Конрад серьезно и спокойно. - Только в таком случае можно писать его с большой буквы.
Мы уже говорили, что в Павонии было просвещенное, современное правительство, и читатель вряд ли поверит, что и оно сдержало слово. Политики и финансисты мешали, как могли, чтобы выполнение обещаний не вошло в обычай. Однако в первый и в последний раз король топнул ногой, как бы звякнув шпорой. Он сказал, что это - дело чести; но ходили слухи, что немалую роль сыграла его племянница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49