Капитон, конечно, заметил, что Бобка стал инвалидом, но особого вида не подал, хотя и озадачился вначале его новой подскакивающей побежкой, а по ночам чаще просыпался, привыкая к иному звяканью Бобкиной цепи, будто ее теперь кто-то встряхивал, а Бобка спал в конуре и ничего не слышал. Первые дни Капитон стеснялся приближаться к невеселому почужевшему Бобке, несмотря на то что Мальчик теперь подкармливал пса сверх положенных остатков и в миске у него появлялась любопытная снедь.
Зато стал навещать Бобку соседний пес по кличке Вэф. Вэф был уже старенький, но из-за своей щуплости и умильной крутолобастой морды выглядел щенком-переростком. Прибился он к соседям самостоятельно, когда Бобка еще ползал сосунком и его прибытия, конечно, не помнил…Вэф тогда просто подошел с наружной стороны калитки и незлобно гавкнул: «В-вэф! В-вэф!»
Взрослому сыну владельца понравился такой наивный подход; он впустил пса во двор: мелкого, грязно-кудлатого, лохмоногого дворнягу со светло-пегим окрасом и неизвестным прошлым, — тут же назвал его Вэфом, дал ему поесть и даже сколотил наспех конуру; видно, для того, чтобы отец, вечно сердитый на него, на сына, что он мало работает в огороде и все больше гоняет музыку на полный звук или укатывает на мотоциклах с компанией, не прогнал бы Вэфа со двора. Вэф служил плохо, за весь день гавкал несколько раз, как одышливый старичок: «В-вэф! В-вэф…»; на цепи он сразу захандрил, ошейник глубоко утонул в его пушистой шее, которая оказалась совсем тонкой; цепь ему была и чуждой, и тяжелой, днем он уставал от нее, а ночь напролет отдыхал. И его отпустили служить вольно. Осенью, когда сын уехал, его седовласый отец хотел прогнать нерадивца, но тот, каждый раз послушно уходя, через несколько дней снова являлся со своим кротким «В-вэф, в-вэф» и достиг того, что его надоело прогонять. Так он прожил зиму (щели в конуре пришлось заткнуть крученой бумагой), а весной Седовласому принесли взрослого щенка, тоже простопсина, но от давней дворовой суки без бродяжьего прошлого. Сын Седовласого — он в это время как раз снова наезжал к отцу — дал новому псу дурашливую кличку Мопед. Мопед быстро возмужал и вскоре вытеснил Вэфа из конуры в случайно упавшую набок водосборную бочку, и его законно посадили на цепь, а Вэф остался при нем, как старый родственник. Седовласый, совсем к этому времени привыкший к Вэфу, не стал ставить бочку обратно на попа, лишь откатил ее подальше от угла дома, чтобы ее теперь зря не заливало, и подпер камнями. Приятели сына любили Вэфа за то, что он провожал их от калитки до дому своим деликатным вэфканьем, а если те хотели — охотно подставлял черно-пятнистый лоб с крупными ушами под снисходительный треп. Тогда как Мопед облаивал их мелко, но настойчиво, не давая себя гладить.
Правда, с появлением Мопеда Вэфу стало меньше перепадать едового внимания, и он в последнее время жил на три двора: два ближних по улице дома были без песьего призора, и Вэф стал отираться там под кухонными окнами, а хозяйки, завидя его невинную морду, разделывали мясо от костей не так тщательно, как раньше…До своего несчастья Бобка держался с Вэфом пренебрежительно, даже высокомерно, хотя бы потому, что тот был мельче, с несуразным гавканьем, и никудышный для дворовой службы — без чувства своей единоличной территории.
Он быстро отгавкал попытки Вэфа пристроиться также и к их кухонному окну, а летом — его терпеливое вылеживание в сторонке от очага, пока Хозяйка что-нибудь сготовит. А Хозяин добавил Вэфу пинка. Все же Вэф, больше не заходя к ним, с улицы привечал Бобку своим мочалистым, без особой формы, хвостом. И Бобка быстро догадался зря не тратить на него горла.
Теперь, когда он одиноко замкнулся в конуре, Вэф стал навещать его через случайную щель в заборе. Он почуял разницу в Бобкиной службе, выспрашивал его издали «В-вэф? В-вэф?», а когда увидел его беспомощные инвалидские скоки, сам, не побоявшись, подошел и познакомился с ним, причем осторожно понюхал и свежую корочку на культе, — а горюющий Бобка не смог показать былой гонор. Все же Вэф не совсем впустую прожил свои долгие дворняжьи годы: его сметки хватило понять, что молодой, устойчивый по службе Бобка — тем более крупнее его, Вэфа, — потеряв лапу, сразу стал ему ровней. Понял это и Бобка, исскуливший ночами всю свою спесивую заскорузлость. Они подружились, и Вэф иногда, с молчаливого Бобкиного согласия, брал из его миски косточку потощее.
По другую сторону двора жила белая остромордая сучка Аста. Она, как и Вэф, была вольноотпущенной, но пределов своей территории почти не покидала, служила ревностно и аккуратно. Стоило ее владельцам после отлучки войти в калитку, как она тут же выпрастывалась из конуры, забегала вперед них в глубь двора и, неся хвост опрятным колечком, громко сообщала хозяевам, что порученная ей территория в полном порядке: вот-вот, вот ведь — насквозь пролаяна.
У Бобки сложились с ней натянутые отношения. Еще вначале, когда он впервые осознал ее как суку, он обнюхал ее с настырным дружелюбием — и за это она стервозно цапнула его, причем прихватила зубами одну лишь шкуру, чтобы было больней. И Бобка ее с тех пор не то что невзлюбил, но отметил, что как самка она остерегает себя слишком рьяно. Что его и остудило. Потом, при редких встречах на улице, он, послушный велению обязательной перепроверки знакомства, учтиво, опасливо обнюхивал ее, вспоминал то стервозное клацанье челюстями, ее мелкие зловредные зубки и больше не приставал — притерпелся подавлять интерес…В начале осени Бобка все чаще стал появляться из конуры, осваиваясь с безлапым положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20