Точнее,
вроде бы двинулись, но ровно настолько, чтобы создать видимость движения.
Котелок в это время лихорадочно соображал, что делать, и наконец решился:
любым путем надо остановить комедию. Он повторил жест Апельсина и грозным
голосом приказал солдатам:
- Взять его!
Но и тут дворцовые стражники не стали спешить. Зато ринулся
арестовывать Смела Собачий Нюх, до смерти преданный Торговому совету,
оценившему его усилия. Он врезался в толпу так, что, казалось, рассечет ее
пополам и вылетит на другом краю, но как-то неожиданно завял, потом его
длинная фигура сложилась пополам и исчезла из глаз, а еще мгновение спустя
толпа вытолкнула его назад в лежачем виде и изрядно помятым. На этот раз
уже и стражники заволновались: очевидно, надо было срочно что-то делать.
Однако доминат, откинувшись на высокую спинку кресла, любовался
происходящим со странной улыбкой - он и думать не думал вмешиваться.
Стражники вновь остыли.
Тогда Апельсин, видя, что его обидчика никто не хватает и не тащит в
тюрьму, а Нюх на карачках отползает в сторону, совсем одурел: он спрыгнул
с тумбочки для речей и кинулся в толпу, по стопам платного осведомителя. С
надзирателем обошлись еще хуже: его приняли на руки, и отшвырнули - так,
что он покатился по булыжникам. Но теперь людская стена качнулась вслед за
своей жертвой, равновесие нарушилось и Котелок вдруг подумал: пора бежать.
Но первым побежал Пуд Бочонок. Он вскочил, опрокинув стул, и со
скоростью, невероятной для его тучной фигуры, устремился через площадь в
боковой переулок. За ним - Котелок, потом Лыбица, Наперсток, Батон Колбаса
и даже успевший каким-то чудом вскочить на ноги Апельсин. Народ, улюлюкая,
кинулся за ними.
Только один остался сидеть на месте - толпа опрокинула прямо на него
стол, за которым восседали лавочники, хлынула, прошлась сотнями ног по
крышке - никто и не услышал стонов Учителя.

Уложив Учителя на кровать, Сметлив утомленно присел на табурет. Перед
ним все качалось, в голове гудело - сказывалась ночь в тюрьме и кошмар
последних мгновений на площади: мечущаяся в толпе Цыганочка, безжизненно
распростертое на камнях тело, розовая пена на губах... А потом он нес
Учителя на руках домой, как ребенка, а Цыганочка все твердила:
"Осторожнее..."
Сейчас она, захлебываясь слезами, то принималась обтирать ссадины на
лице отца мокрым полотенцем, то надолго припадала к его плечу. Передохнув,
Сметлив бережно поднял Цыганочку с колен и приложил ухо к груди Учителя:
дыхание было хриплое и неровное, сердце билось слабо. Но снаружи особых
повреждений не наблюдалось, ребра оказались как будто целы.
- Ничего, - сумрачно выговорил Сметлив, - отойдет.
Он не испытывал к Учителю особой жалости, считал - сам виноват: не
следовало с лавочниками связываться. А вот Цыганочку жалко было до дрожи в
пальцах, до комка в горле. Она снова склонилась над отцом, а Сметлив, не
зная, как успокоить, прошелся туда-сюда по комнате. Потом заговорил
утешительно:
- Это еще что... Вот у нас в Рыбаках на одного двадцативедерная бочка
с брагой наехала - и ничего, только ногу сломало... А другого и вовсе
завалило в Береговой Крепости. Тот, правда... - Сметлив спохватился, что
говорит не к месту, и бодро продолжил: - Так что, ерунда это. Вот
увидишь...
Но тут Цыганочка подняла заплаканное лицо, и он увидел в ее глазах
знакомый блеск:
- Ерунда, да? А тебе не ерунда, когда в лепешку?
- Да нет, что ты, - испугался Сметлив. - Жалко, конечно... - и не
удержался: - Но он ведь сам виноват.
Цыганочка встала.
- В чем виноват?
- Ну, это... Зачем он с лавочниками связался? Ведь ясно было, что
добром не кончится. Ну вот и...
- Убирайся, - ровно сказала Цыганочка.
- Что? - Сметлив был удивлен.
- Убирайся отсюда, - повторила она.
- Это ты мне? За что?
- Сама знаю, за что. Убирайся!
Потрясенный Сметлив сделал два шага к двери, но обернулся:
- Эх, ты! А он, между прочим, - указал на Учителя, - собирался тебя в
тюрьму упечь. На три месяца. Понятно?
Тогда Цыганочка оказалась возле Сметлива, закатила оглушительную
пощечину и с невероятной силою вытолкала за дверь.
Здесь его ожидали Верен и Смел. Сметлив поглядел на них удрученно,
сел на крылечко, судорожно вздохнул, глотая удушливую обиду:
- Ну, вот и все. Завтра выходим.

Лавочников гнали недалеко - злобы-то особой не было, а больше так,
для смеху. Но они убегали долго, старательно, и все никак не могли
остановиться, даже когда и мальчишки уже отстали. Наконец выбились из сил,
сели на берегу Живой Паводи и стали ругаться: разбирали друг друга по
косточкам - кто что не так сказал, да кто что не так сделал. Потом и свара
их выдохлась, стало темнеть, и пришло время думать, как им быть дальше.
Выход нашла неунывающая Лыбица:
- А что тут думать, ети вашу по корягам? Домой пошли...
Они осторожно вернулись в город и разбрелись по лавкам, по постоялым
дворам, где жили, где их ждали родные. И никто их не тронул.
На следующий день лавки долго не открывались, но потом робко
приоткрыла двери одна, за нею другая, и люди - не сразу, конечно, но
погодя - пошли в них, каждый за своим неотложным делом. Нет, а правда -
где еще купишь чай, колбасу и сахар?
Только разрушенный угол апельсиновой лавки долго еще вызывал улыбки,
напоминая жителям Белой Стены неудавшийся бунт лавочников. Даже мальчишки,
проходя, не упускали случая завопить дурным голосом:
- Э-эй, Апельси-ин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87