«Бог ты мой, да этот толстяк для этого слишком добродушен, он никогда не сделает мне неприятности. Но все же, если вы хотите выяснить этот вопрос — пожалуйста, это ваше дело. Но только старайтесь не обидеть его».
Несомненно, Кальтенбруннер (с января 1943 года ставший преемником Гейдриха) и Мюллер сделали бы все, чтобы «свалить» Керстена, но из-за Гиммлера они не осмеливались подступиться к нему. Благодаря этому, а также не в последнюю очередь и моей поддержке, которую я оказал ему, помня о своих планах, Керстен вышел из этой истории невредимым.
Вернемся теперь к нашей беседе с Керстеном в Житомире. Выяснилось, что он полностью согласен с моими мыслями о своевременном окончании войны. Он даже тут же согласился использовать для этого свое влияние на Гиммлера. Кроме того, он ободрил меня, сказав, что, насколько ему известно, я на хорошем счету у Гиммлера, чем придал мне силы самому заговорить с Гиммлером на эту тему. Я, со своей стороны, обещал Керстену защищать его от Мюллера.
За ужином, в первый вечер моего пребывания в Житомире, Гиммлер беседовал о чем угодно, только не о войне — он говорил об Индии, затронув при этом различные аспекты индийской философии, и в конце концов оседлал своего любимого конька — средневековые процессы ведьм. Он оживленно рассказывал о последних научных исследованиях в этой области, высказав сожаление о том, сколько «доброй немецкой крови» — имея в виду тысячи «ведьм» — было пролито в угоду суевериям. Отсюда он перешел к католической церкви и испанской инквизиции, назвав их «характерным порождением примитивного христианства».
(В действительности же, как я заметил позднее из его высказываний, он восхищался католической церковью. Например, он часто вспоминал, как он сам, будучи подростком, «исполненным веры в бога», служил министрантом святую мессу. Но, как я уже говорил, ненависть к отцу перешла у него в ненависть к церковным обрядам и организации, что проявлялось в его лекциях о католицизме).
На следующее утро Брандт вызвал меня на доклад. Он сказал, что Гиммлер во второй половине дня планировал поехать к Гитлеру в Винницу и захотел перед поездкой узнать от меня о состоянии китайско-японских переговоров о компромиссном мире. Мой доклад длился почти всю первую половину дня. Под конец Гиммлер спросил меня неожиданно: «Вы выглядите таким озабоченным, что, плохо себя чувствуете?» «Напротив, рейхефюрер, — ответил я, — лечение у Керстеиа придало мне новые силы». Гиммлер изучающе посмотрел на меня и сказал, что ему приятно слышать о взаимопонимании, достигнутом между мною и Керстеном. Тут я решился перейти прямо к делу.
«Я знаю, — сказал я, — насколько вы заняты, но все же я хотел бы вернуться к важнейшей части моего доклада. Но я не хотел бы начинать разговор, прежде чем узнаю, достаточно ли у вас времени, чтобы спокойно выслушать меня».
Гиммлер занервничал: «Что-нибудь неприятное, что-нибудь личное?»
«Ничего подобного. Я хотел бы вам сообщить о деле, которое, может быть, потребует трудных решений». В этот момент в комнату вошел Брандт. Гиммлер дал ему несколько распоряжений и сказал, глядя на меня, что он думает перенести свою поездку в Винницу и после обеда ожидает меня снова у себя.
Во время обеда Гиммлер был удивительно весел и общителен. Я предполагал, что за этим скрывается хаос чувств и мыслей, царящий у него в душе, которые он хотел насильственно подавить. Иногда он добивался этого, становясь особенно жестким и холодным, а иногда, как и теперь, надевая маску беззаботности и сердечности.
После обеда он сразу же вызвал меня в свой кабинет. Он встал из-за письменного стола, что случалось редко, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Затем он пригласил меня сесть и закурил сигару — что было тоже совершенно необычно для него.
«Прошу вас, начинайте», — сказал он вежливо.
Я попросил у него разрешения начать издалека, учитывая необычность темы, которую я намеревался обсудить. Гиммлер кивнул в знак согласия. Я начал рассказывать ему один небольшой эпизод из своего прошлого, когда я был референдаром стажером. — Прим. перев.

в суде. Мне очень хотелось отделаться от одного очень сложного судебного дела, и я заранее, пока оно еще слушалось, написал в своем отчете, какой приговор вынесен. После этого председатель суда вызвал меня к себе и сказал, что в моем отчете о слушании дела отразились два качества — пунктуальность и умение очень быстро работать (о втором качестве он упомянул в ироническом тоне). Он пожелал дать мне несколько добрых советов, которые, он надеется, я учту на будущее. Он по-деловому объяснил мне, что из материалов дела можно сделать самые различные выводы. Я должен, спокойно взвесив все обстоятельства, учесть все возможные решения, а не идти лишь одним путем, придерживаясь единственного решения. Не только в юридической практике, добавил он, но и позже, в жизни, человек встречается с настолько разными оценками проблем, что ему никогда не мешает вспомнить о возможности альтернативы.
Гиммлер удивленно смотрел на меня из-за сверкающих стекол своего пенсне со смешанным выражением любопытства и недоверия. Я выдержал его взгляд и продолжал: «Я на самом деле никогда не забывал эти слова, и, в конце концов, они побудили меня, рейхсфюрер, задать аналогичный вопрос вам». Я еще раз глубоко вздохнул и произнес:
«Осмелюсь спросить, рейхсфюрер: в каком ящике вашего письменного стола прячете вы вариант решений относительно конца войны?»
Гиммлер сидел передо мной, совершенно ошеломленный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170