До чего
все-таки полезная штука дефибриллятор! Без него запустить остановившееся
сердце -- это все-равно как открыть консервную банку без ножа. Спецы
попались опытные: они в мгновение ока подключили аппаратуру, виртуозно ввели
адреналин внутрисердечно и запустили сердце с первого же разряда. Майор
начал потихоньку оживать, лицо его чуть-чуть порозовело. Алексей держал в
руках пленку с его кардиограммой и вскоре объявил нам, что там сравнительно
небольшой инфаркт межжелудочковой перегородки, и прогноз для жизни, вобщем,
благоприятный. Пока майора погружали на носилки и уносили в лифт, кто-то
успел рассказать, что у майора застрелился друг, с которым они проучились
бок об бок все годы в военном училище. Позвонила его жена, вернее уже вдова
и сказала, что мужу не выплачивали жалование в течение семи месяцев, а потом
объявили, что часть расформировывают, а офицеров, скорее всего, уволят в
запас, и что она нашла его с пистолетом у виска, и рядом лежала записка, в
которой он просил у нее прощения за малодушное решение всех жизненных
проблем. У майора Лосева был в кармане билет на поезд, он собирался отчитать
положенную лекцию и ехать на вокзал, чтобы утром быть на похоронах. И вот,
вместо этого, чуть не угодил на собственные похороны. Николай с Димой пошли
помогать спецам заносить майора в машину. Мы остались стоять в коридоре.
Никто больше не вспоминал наш нелепый диспут. Прежде чем разойтись, мы
пожали друг другу руки и переглянулись. У всех в глазах мелькала одна и та
же мысль, но никто не решился высказать ее вслух.
Я ехал домой, и троллейбус выл мотором, как раненный зверь. Сердце
глухо ударяло изнутри по грудной клетке, как это бывает в первый раз перед
прыжком с пятиметрового трамплина. Я время от времени крутил шеей, пытаясь
освободить ее от чьей-то жестокой хватки, но хватка не ослабевала. Когда я
зашел в квартиру, жена Люся уже спала. Я выпил стакан компота, не включая
света, разделся и забрался в постель. Люся свернулась калачиком и, не
просыпаясь, прижалась ко мне теплыми и мягкими филейными частями. Я
повернулся на бок, обнял Люську за талию, и почувствовал, как будто у меня
внутри чья-то милосердная рука выключила сигнал тревоги. Страшная Дамоклова
жопа, державшая меня за горло всю дорогу домой, понемногу отступила и
исчезла в бескрайнем пространстве, и это пространство все ширилось,
расступаясь до самых дальних уголков радиогалактик, а сам я как-то незаметно
потерял возраст и вес, оторвался от земли и плавно полетел в нескончаемую
даль, и вокруг меня закружилась, заискрилась и засверкала до боли знакомая
звездная пыль вечно юной Вселенной.
Причина всех вещей
Один человек залез на высокую гору и стал думать о том, как устроен
мир. Он бросил камень, и камень упал вниз. Человек сел на берег океана и
снова стал думать о том, как устроен мир. Чайка вытащила из воды рыбу и
съела, и человек стал думать о причине всех вещей. Но мысли разбивались, как
волны о берег. Человек залез в глубокую яму и опять стал думать о том, как
устроен мир. Но тут из земли вылез червяк и завился в узел. Человек подумал,
что причина всех вещей для человеческого разума недоступна, и выбрался из
ямы. Он забрался на пыльный чердак и стал смотреть вниз на каменную
мостовую. Тут пролетела птица, весело и звонко, и человек стал думать о
смысле жизни. Он еще немного подумал, открыл грязное окно, замахал руками и
полетел. Пока он летел, он понял, как устроен мир, в чем смысл жизни, и что
есть причина всех вещей. Потом человека уложили в маленький деревянный ящик
и унесли за забор, а из-за забора вышли уже без ящика. И никто не подумал,
что в этом ящике находится смысл жизни и причина всех вещей.
Миг вечности
Взгляд остановился. Остановился совсем. Остекленевшие зрачки неподвижно
уперлись в пространство, как тупые сверла в бетонную стену, и безнадежно
застряли. Обычно взгляд блуждает по сторонам и выискивает непорядок. Непорядка
много, и поэтому взгляд постоянно перебегает с периметра в центр,
и с центра на периметр, шарахаясь от бликов, царапая предметы и слизывая
цвета. Куда ни падает взгляд -- всюду непорядок: громоздятся предметы, раскачиваются
световые пятна, пространство извивается в конвульсиях с периметра и до
центра, с центра и до периметра. А там, за периметром, ближе к затылку,
пространства вообще нет, там все ровного, отвратительно гадкого черно-коричневого
цвета. Непорядком это назвать нельзя. Это -- форменное безобразие. И в это
безобразие превращается весь тот непорядок который уходит за периметр.
Теперь взгляд остановился, и периметр постепенно съеживается в точку, а
безобразие вылезает из-за затылка и поглощает замызганное пространство,
как чернила, заливающие тетрадь двоечника. Уши набиты обрывками случайных
фраз, скрежетом и треском ломающегося бытия, фальшивыми мелодиями чужих
неоконченных драм и неудовлетворенных страстей. Эти звуки бесконечной чередой
носятся по бескрайним лабиринтам внутреннего уха, отражаются, сливаясь,
блекнут и умирают. Все это как бы снаружи. А внутри тихо клокочет липкий,
вязкий клей подсознания, и пузыри мыслей силятся вырваться наружу. Каждый
пузырь кажется очень важным и значительным, пока он ворочается в клею,
но вырываясь из него, тут же лопается, оставляя лишь легкий пар беспокойства,
да невесомые слова. Слова парят в сознании, как пушинки одуванчика, пока
их не подхватит пронзительный ветер бытия и не унесет прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15