Фришберг оглянулся на говорившего, постепенно
продвигая взгляд от импортного туфля вверх к лицу человека не
только не пьяного, но явно и не пьющего, одним словом - чуждого
духом...
- Грязь внешняя лучше грязи внутренней, - нравоучительно
изрек Саня, помолчал и спросил, - А Вы и есть то человечество,
ради которого жертвовать?
Никакой реакции не последовало. Тогда, не отрывая своего
взгляда от непьющих глаз, Фришберг стал декламировать
прочитанное где-то на днях:
- Я имя трамваю задумал -" трамвай",
Он будет, задумал, по рельсам ходить,
По городу станет маршрут совершать,
Поэтому имя такое - трамвай.
Читал Саня громко, но нечуткая к лирике публика никак им
не заинтересовалась. Только одна старушка, чувствуя себя в
относительной безопасности в другом конце троллейбуса, сказала
что-то о милиции и хулиганстве.
Автобусу имя задумал другое.
Автобусу имя "автобус" задумал.
Он будет маршрут совершать автономно,
Но тоже удобный общественный транспорт...
Народ безмолствовал. Трезвый тоже. Но и не отвернулся:
стоял, смотрел Сане прямо в лицо и слушал.
- Вот! А троллейбус что? Гибрид? Автоэлектрический
полукровка? Кентравр - Минотавр? - и сочтя, что Трезвый
морально уже повержен, Фришберг умолк и вышел не на нужной, а
на ближайшей остановке, тем более, что после пивной его
особенно манила укромная подворотня напротив.
Пробыв там минут пять, не больше, Саня пошел через два
троллейбусных перегона пешком к дяде, а еще через четверть часа
стоял с гитарой под мышкой у Юлькиной квартиры.
- Выкристаллизовывался конвергенциальный неоколониализм, -
пробормотал Фришберг себе под нос. Получилось отчетливо, без
единой оговорки, - Хм, не так уж и пьян, - и позвонил в дверь.
Глава 16
После определенного пункта повернуть
назад становится невозможным.
Но достигнут ли уже этот
пункт, узнать нельзя.
Ф.Кафка
В дверь постучали, и Бар-Йосеф бросился открывать. На
пороге стояла Эстер, а вторая гостья - в меру симпатичная и
совсем незнакомая (видно, только на днях приехала) - пряталась
в ее тени. Эстер совершенно машинально протянула руку к
дверному косяку и, не нащупав на обычном месте мезузу,
удивленно округлила глаза.
- Все нормально, заходи. И ты, - скомандовал Святой новой
посетительнице, тоже подозрительно косившейся на косяк. -
Мезуза мне уже не нужна. Но по крайней мере радует, что вы
вообще заметили ее отсутствие.
Шимон знал, как все произошло; и даже, можно сказать, был
виновником: именно он, входя, так сильно хлопнул дверью, что
плохо закрепленный на прогнивших дверях футляр отвалился.
Правда, Святой стал искать символический смысл этого
происшествия, по своему обыкновению, сразу, но то, что гостям
он представляет отсутствие мезузы уже как что-то умышленное,
говорило скорее в пользу его ума, нежели глупости.
- Свиток Закона на дверях должен напоминать входящему в
дом о Боге. А если я и так помню о Нем всегда, то зачем нужен
зримый символ?
- Действительно, - согласилась Эстер. - Ведь все внешнее -
это пережиток язычества.
- Для начала, - возразил Бар-Йосеф с видом учителя,
довольного ответом, но спешащего продемонстрировать все-таки
свое превосходство над учеником, - совсем неплохо и это. Нужно,
обязательно нужно пройти стадию внешнего, чтобы от него
отказаться. Это нормально. А ты как считаешь? - спросил он
вдруг новую гостью. Конечно, ничье мнение, кроме своего
собственного, Святого не волновало, но по-человечески неудобно
было бы не уделять ей внимания и дальше.
- Я хотела тебя послушать.
- Что же именно тебе интересно? - спросил Бар-Йосеф и
покосился в ту сторону, где Эстер примостилась очень уютно к
Шимону и начала о чем-то активно с ним перешептываться. Нет,
нескоро у этих двоих дойдет до истинного духовного прогресса...
- Ты, говорят, можешь предсказывать судьбу?
- Это не главное. Но хорошо, попробуем. Ведь ты из людей,
похожих на тростник. - В глазах слушательницы выразилось
удивление, но больше интерес: как понимать этот образ? Почему
тростник? Потому что он гнется, или пустой внутри, или густо
растет? Но Святой не стал объяснять ничего, а пошел дальше, к
способностям, проявлявшимся в детстве (кто же их в детстве не
проявлял?), и сильным внутренним переменам, произошедшим лет в
11-12. - Возможно, были тогда же и внешние, - вскользь заметил
он, но не увидав никакой реакции на лице, оставил этот тезис и
заспешил дальше, к туманным словам "искупление", "эгоизм" и
"космос". На взгляд Шимона все, что говорил Бар-Иосеф было либо
совершенно банально, либо безнадежно запутано и скрыто за
необъясняемыми какими-то дождями и посевами. Эстер старалась
придать лицу такое выражение, чтобы Бар-Йосеф прочел на нем
внимание и интерес, а Шимон - скептичную надменность. Подруга
же ее действительно пожирала говорившего глазами и поражалась
точности каждой фразы. Как остроумно назвал он посевом ту ее
ссору с родителями, которая только теперь дает "урожай", как
деликатно упомянул, но не стал вдаваться в ту историю, которая
была у нее как раз лет в 12, от силы - в 13... И ведь знать ему
обо всем действительно неоткуда...
Шимон, чтобы не отвлекать Святого своим шепотом, протянул
руку к валяющейся рядом восковой дощечке и нацарапал на ней
всего одно слово: "Блефует?"
Эстер поглядела на профиль своей подружки и дописала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26