Это может означать, что тока нет, но не наверняка. Может, ток и есть,
но микропроцессор контрольного устройства решил, что аккумулятор не в
идеальном состоянии. Микропроцессор не понимает, что такое крайние
обстоятельства. Он рассматривает каждый взлет как начало восьмичасового
демонстрационного перелета.
Это может означать, что ты повредил генератор АГ-поля, когда ударился
об оконную раму второго этажа, но вряд ли. Эти штуки рассчитаны на
достаточно плохое обращение.
Это может означать, что разбита сама контрольная лампочка: такое
случается, хотя и не часто".
Неподалеку раздался новый, еще более грозный рокот. Он шел со стороны
лестницы. Дым колыхнулся и заставил Хэссона припасть к самому полу. Все
еще лежа на боку, он подтянул колени и закрыл глаза.
"А единственное, что это действительно означает, Роб, мистер Хэссон,
сэр, - это то, что ты останешься здесь задыхаться, лишь бы не совершать
этого падения. И кто станет тебя винить? Кто, будучи в здравом рассудке,
захочет пролететь четырнадцать этажей по пылающему зданию... и вылететь из
него на высоте, большей любого небоскреба... и иметь под собой такое
сумасшедшее расстояние, и продолжать падать... и не знать, сработает
вообще АГ-аппарат или нет? Это невозможно. Немыслимо. И все же... Все
же..."
Хэссон пошевелился, придвинулся ближе к краю пропасти и заглянул в
сужающиеся в перспективе огненные кольца шахты. Он посмотрел в черный
кружок в центре, за которым раскинулся ожидающий его мир, и понял, что это
вовсе не глаз, что отец за ним не наблюдает, что никто за ним не
наблюдает. Он один. Ему решать, умирать или родиться заново.
И Хэссон принял решение! Он расслабил мускулы и рухнул вниз,
отдавшись ленивому, просто невозможному полету в неизвестность.
Четыре секунды.
В обычном человеческом представлении четыре секунды - это очень
маленький отрезок времени, но Хэссон за эти секунды получил невообразимо
острые впечатления, вонзившиеся в его мозг как кадры ускоренной
киносъемки. Все часы для него остановились и небо замерло в своем
вращении. У него была масса времени разглядывать пылающие поля сражения на
каждом этаже, почувствовать, как он зарывается в звуковые волны,
порождаемые пламенем, ощутить разрастающуюся пустоту в желудке, сообщившую
ему, что он набирает скорость, как бы отвечая ею на безмолвный и
смертельный зов земли, испытать смену света и тени, жара и сравнительной
прохлады, и думать, строить планы, мечтать, кричать...
И, наконец, в шепчущей, наполненной ветром темноте, когда отель
уменьшался над ним, как черное солнце, Хэссон почувствовал, что
антигравитационный аппарат начал действовать, и тут он поистине заново
родился.

11
Эл Уэрри и Генри Корзин были похоронены в соседних могилах на
солнечном, обращенном к югу склоне кладбища неподалеку от Триплтри.
Хэссон, уроженец острова, где кремация давно стала обязательной,
никогда еще не присутствовал на традиционных похоронах. Церемонии
погребения, которые он видел в телевизионных голопьесах, подготовили его,
к обилию мрачных эмоций, но действительность оказалась странно покойной.
Было ощущение обязательности возвращения в землю, оно принесло Хэссону
если не утешение, то по крайней мере примирение с реалиями жизни и смерти.
Во время церемонии он стоял в стороне от остальных, не желая
афишировать свои истинные отношения с Элом. Прилетевшая из Ванкувера Сибил
Уэрри стояла рядом с сыном. Она оказалась миниатюрной брюнеткой, и
стоявший рядом с ней четырнадцатилетний паренек вдруг оказался высоким и
не по годам взрослым. Тео Уэрри держал голову высоко, не пытаясь спрятать
слез, слабым движением сенсорной палки следя, как гроб отца опускают в
землю. Глядя на мальчика, Хэссон ясно видел в его лице отражение черт
мужчины, которым он станет.
Мэй Карпентер и ее мать, обе в скромных вуалях, составили отдельную
группку, в которой находился доктор Дрю Коллинз и другие, незнакомые
Хэссону люди. Мэй и Джинни покинули дом за несколько часов до приезда
Сибил Уэрри и жили теперь в другой части города. Почти рядом с ними стояли
такие вроде бы несовместимые люди как Виктор Куигг и Оливер Фан, оба почти
неузнаваемые в официальных черных костюмах. А за их спинами в пастельном
ореоле воздушных путей нарядно и равнодушно сверкал город. Хэссон видел
все это с удивительной четкостью и со всеми подробностями и понимал, что
он еще не раз вернется к этому дню в своих воспоминаниях.
Дома он сразу же прошел к себе. Комната была залита призрачным
сиянием пробившегося сквозь жалюзи солнца. Он разложил свои вещи и начал
упаковывать их в новый набор летных корзин. Все не помещалось, но Хэссон
без колебаний отбирал то, что ему понадобится, а остальное бросал в кучу
на кровать. Он занимался этим примерно пять минут, когда услышал шаги не
площадке. В комнату вошел Тео Уэрри. Парнишка постоял мгновение,
поворачивая и наклоняя свою палку, потом подошел поближе к Хэссону.
- Вы и правда улетаете, Роб? - спросил он, чутко прислушиваясь. - Я
хотел сказать, сегодня днем?
Хэссон продолжал складывать вещи.
- Если я полечу сейчас, то до темноты уже буду на западном берегу.
- А как насчет суда? Разве вы не должны оставаться здесь до суда?
- Я потерял интерес к судам, - ответил Хэссон. - Считается, что я
должен давать показания на еще одном, в Англии, но к нему я тоже потерял
интерес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59