— Я пользуюсь любой возможностью говорить по-английски, — объяснила она. — Я прожила три года в Вашингтоне среди американцев и даже стала чувствовать к ним симпатию.
Разыгрывает гамбит, подумал Рудольф, но мысль эта не отразилась на его лице. Будь я швед или грек, она сказала бы, что привыкла к обществу шведов и греков. Интересно, чем она занималась эти три года в Вашингтоне? За плату развлекала чиновников и конгрессменов в номерах мотелей?
— Я тоже — к некоторым, — отозвался он.
Она чуть усмехнулась, как и подобает благовоспитанной даме. Нет, она определенно не похожа на расфранченных девиц, бродящих в поисках добычи по улицам Нью-Йорка. Он слышал, что в Америке тоже есть благовоспитанные шлюхи, которые берут сто долларов в час, а то и больше и которых можно вызвать только по телефону: не занятые в спектаклях актрисы, манекенщицы, элегантные домашние хозяйки, зарабатывающие себе на норковую шубу, — но ему никогда не доводилось видеть их воочию. По правде говоря, он ни разу не произнес, обращаясь к проститутке, больше трех слов: «Спасибо, не надо».
— А французы вам нравятся? — спрашивала женщина.
— Более или менее, — ответил он. — А вам?
— Некоторые, — снова усмехнулась она.
Появился официант. Лицо его ничего не выражало — такие переходы от столика к столику он видел и раньше.
— La meme chose? Un vin blanc? — спросил Рудольф у женщины.
— А! — сказала она. — Вы говорите по-французски?
— Un petit peu, — отозвался Рудольф. Он слегка захмелел и был настроен игриво. Сегодня вечер удовольствий, забав, красивых французских игрушек. Как бы ни развернулись события, дама убедится, что она имеет дело не с обычным американским туристом. — Je l'ai etudie a l'ecole. В средней школе. Как это сказать по-французски?
— College? Lycee?
— Lycee, — с удовольствием подтвердил он.
Официант переступил с ноги на ногу, деликатно намекая, что вовсе не обязан весь вечер стоять и слушать, как американец пытается вспомнить, чему его учили в школе на уроках французского, чтобы поразить подцепившую его дамочку.
— Monsieur? — сказал официант. — Encore un cognac?
— S'il vous plait, — с достоинством отозвался Рудольф.
После этого они заговорили сразу на двух языках и вместе хохотали над французскими фразами, которые Рудольф с трудом выкапывал в памяти, рассказывая о пышногрудой учительнице французского языка у них в школе, о том, как считал себя влюбленным в нее, как по-французски писал ей о своей страсти, как однажды нарисовал ее обнаженной и как она отобрала у него этот рисунок. Женщина слушала его с удовольствием, поправляла ошибки, хвалила, когда он произносил без запинки больше трех слов подряд. Если все французские шлюхи похожи на нее, подумал Рудольф, тогда понятно, почему проституция считается такой уважаемой профессией во французском обществе.
Затем женщина (он спросил, как ее зовут, оказалось — Жанна) посмотрела на часы и стала вдруг серьезной.
— Уже поздно, — сказала она по-английски, взяв в руки свою сумочку и журнал. — Я должна идти.
— Сожалею, если утомил вас, — отозвался он. Язык у него еле ворочался, и он с трудом выговаривал слова.
— Мне было очень приятно с вами, Джимми. — Она встала. Он сказал, что его зовут Джимми. Прикрылся чужим именем, чтобы его нельзя было выследить. — Но я жду звонка.
Он поднялся попрощаться. Теперь ему не придется спать с ней. При мысли об этом он почувствовал и облегчение, и сожаление. Поднимаясь, он пошатнулся и уронил стул.
— Чудес… Чудесно провел время, — запинаясь, произнес он.
— Где ваш отель? — нахмурилась она.
Где его отель? На мгновение перед глазами, как в тумане, возникла карта Франции.
— Где… мой отель? — Язык у него совсем не ворочался. — В Антибе.
— Вы на машине?
— Да.
— В таком состоянии нельзя садиться за руль.
Он сконфуженно наклонил голову. Наверное, сейчас она с презрением думает об американцах: вот приезжают во Францию, а сами напиваются так, что не в состоянии править машиной. И вообще ни на что не годятся.
— Я, собственно, не пью, — сказал он виновато. — Просто у меня был трудный день.
— Наши дороги опасны, особенно в темноте, — предупредила она.
— Особенно в темноте, — согласился он.
— Может, вы поедете со мной? — спросила она.
Наконец-то, подумал он. Как человек деловой, он должен был бы спросить ее, во сколько это ему обойдется, но после дружеской беседы за вином и коньяком подобный вопрос прозвучал бы неуместно. Еще успеется. И сколько бы ни стоило, он, в конце концов, может позволить себе провести ночь с европейской куртизанкой. Он был доволен, что припомнил такое слово — «куртизанка». И вдруг в голове у него прояснилось.
— Volontiers, — сказал он на ее языке, желая доказать, что владеет собой. И, громко позвав официанта: — Garcon! — вынул из кармана бумажник. Бумажник он держал так, чтобы ей не было видно, сколько в нем денег. В подобных ситуациях, о которых он знал только понаслышке, следует быть осторожным.
Подошел официант и по-французски сказал, сколько с него причитается. Рудольф не понял и, смутившись, обратился к женщине:
— Что он сказал?
— Двести пятнадцать франков, — ответила она.
Он вынул из бумажника три купюры по сто франков и отмахнулся от слабых попыток официанта дать ему сдачу.
— Не надо давать на чай так много, — шепнула она, выводя его из ресторана.
— Американцы благородны и щедры.
Она засмеялась и прижалась к нему.
Показалось такси, и он залюбовался грацией, с какою она подняла руку, стройностью ее ног, мягкой линией груди.
Ехали они недолго. Она держала его за руку — больше ничего. В такси пахло духами, мускусом, еле уловимо — цветами. Машина остановилась перед невысоким многоквартирным домом на темной улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20