К нему являлся клиент и, бросая на прилавок свой костюм, спрашивал его:
-- Ну, мистер Гольдштейн, сколько возьмете за работу?
Долго, минут пять, взирал он на костюм, пожимал беспомощно трясущимися, как холодец, полными плечами, уже позабыв о привычке в таких случаях заглядывать в заднюю комнату, к жене, чтобы воспользоваться прозорливой ее расчетливостью, и в конце концов, все еще пожимая плечами, говорил:
-- Не знаю. Может, зайдете позже, когда вернется миссис Гольдштейн?
Но обычно ушлый клиент чувствовал близкую победу и старался обратить в свою пользу нерешительность портного.
-- Видите ли, я очень спешу,-- шел он в атаку.-- Дочь моего брата завтра выходит замуж, и мне позарез нужен этот костюм. Это вопрос жизни и смерти. Ну, в таком случае я дам вам за все,-- говорил он вкрадчиво,-семьдесят пять центов.
Клиент, конечно, отлично понимал, что работа стоит, по крайней мере, вдвое дороже, но, как говорится, попытка не пытка. И потом он, захлебываясь от радости, рассказывал о триумфе своей семье. Евреи, конечно, милосердный и доброжелательный народ, готовый пощадить заклятых врагов, если они повержены на поле боя, но бизнес есть бизнес и тут уже начинаются козни дьявола, стоит только заслышать звон монет, падающих на прилавок.
Где-то внутри него его скрытое еврейское наследие предостерегало его, говорило, что семьдесят пять центов за такую работу -- это мало, но мистер Гольдштейн очень хотел, чтобы его поскорее оставили в покое, одного, и он в знак согласия кивал головой, а сам возвращался к своему прессу, уверенный, что все сложилось бы иначе, будь сейчас с ним рядом жена.
Поздно вечером, когда миссис Гольдштейн возвращалась с рынка, она принималась пилить мужа за недоумие.
-- Ненормальный! -- отчаянно визжала она на него, заставляя всех соседей гурьбой спускаться к ним, умоляя ее прекратить безобразие и не мешать им спать.-- Крысы, видно, выели у тебя последний мозг! Скоро ты станешь гладить костюмы за так, в порядке благотворительности! Семьдесят пять центов! Да я прежде застрелилась бы, но не подложила бы ему новую подкладку и не отутюжила костюм за такую смехотворную цену! Семьдесять пять центов! Ты, Мендель, не мужик, нужно найти кого-нибудь, кто бы о тебе позаботился!
А мистер Гольдштейн все больше колебался в расчетах, не знал, какую же цену запросить с клиента за работу. Однажды, когда я отнес к нему в мастерскую костюм отца в починку, он долго в упор смотрел на меня, потом сказал:
-- Знаешь, принеси-ка его сегодня вечером. Может, здесь будет моя жена.
-- Но он нужен отцу к шести часам вечера! -- возразил я, выполняя поручение матери.
Вдруг мистер Гольдштейн вскочил со своего места с громадными портновскими ножницами в руках.
-- А ну-ка, убирайся прочь! -- заорал он на меня.-- Убирайся, и больше чтобы я тебя и близко не видел возле моей мастерской! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! -- И угрожающе размахивал при этом своими длиннющими ножницами.
Я поспешил ретироваться, унося на худеньких плечах голову. С тех пор мы ходили с заказами в другую мастерскую, в соседнем квартале.
Очень скоро доходы мистера Гольдштейна от своего ремесла весьма значительно упали. Вечерами, когда мы расходились по домам, устав после своих игр, то могли наблюдать странную картину: у окна своей мастерской сидел мистер Гольдштейн, читая Библию при свете одинокой лампы; перед ним в прежнем строю стояли бутылки с содовой, а пресс, как это ни странно, не работал и тоненькие струи пара больше не вырывались из окон. Казалось, он над чем-то старательно размышляет.
В один прекрасный день он возник перед прилавком своей жены, торгующей домашней птицей. Миссис Гольдштейн в хлопотах сразу не поняла, кто пришел. А он, молча взяв стул, отнес его в глубь прилавка и там спокойно уселся на него. Миссис Гольдштейн подошла к нему.
-- Ну, Мендель, что все это значит?
-- Я пришел к тебе,-- объяснил он ей.
-- Да, вижу.
-- Я больше не буду сидеть в портняжной мастерской,-- продолжал он.-- Я не могу там без тебя. Клиенты все время приходят и задают мне каверзные вопросы.
Миссис Гольдштейн потянула его за рубаху.
-- Ступай домой, Мендель! Ты настоящий идиот! Тебе нужно носить не штаны, а юбку и еще бутылочку заиметь с соской, чтобы сосать из нее. Иди займись своим ремеслом, и чтобы я ноги твоей здесь больше не видела!
Мистер Гольдштейн поплелся, горько плача, домой.
-- Ида! Ида! -- все время повторял он.-- Я не могу возвращаться домой без тебя! Ида!
На следующей неделе он опять пришел к ее прилавку и больше оттуда не уходил. Он сидел как вкопанный на своем месте, а у миссис Гольдштейн не хватало сил, чтобы оттащить его домой. Ее Софи, рассказывала она своим покупателям, уже довольно взрослая девушка и ей пора подумывать о замужестве. Какая нелепость иметь портняжную мастерскую в гостиной! Она продала паровой пресс и швейную машинку, а на эти деньги купила для Софи новую мебель, чтобы та могла принимать у себя молодых людей.
Мистер Гольдштейн каждое утро подметал мусор возле прилавка, а потом целый день сидел в глубине, ощипывая вместе со старухами, сидевшими рядом с ним, кружком, цыплят. Эти старухи, по колено в перьях, ощипывали цыплят для покупателей миссис Гольдштейн, получая от нее за каждого по никелю. Этот прилавок теперь напоминал расчетную палату для сплетен всей округи, но трудно сказать, производило ли это хоть какое-то впечатление на мистера Гольдштейна. Не говоря ни одного слова, он сидел на своем шатком стуле без спинки, методично ощипывая кур и цыплят, а нахохлившиеся старухи, в своих рваных шалях, были очень похожи на ведьм с оперением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67