- Прежде чем снять очки, я наблюдал за вами в зеркало.
Вранье! Пока он смотрел в иллюминатор, я не шелохнулся. Когда же он “протирал очки”, его “бедные, слабые слезящиеся глаза” видели каждое мое движение. Я пожал плечами и отошел от программатора.
- Пустите ленту сами. Мне неохота брать на себя ответственность, - сказал я.
- Приказ есть приказ, - деревянным голосом произнес Гаскойн. Он снова пустил ленту. - Ответственность несут они. О чем же вы хотели поговорить со мной?
- Полковник Гаскойн, случалось ли вам кого-нибудь убить?
Он, видимо, был удивлен.
- Да, однажды было дело, - охотно ответил он. - Я врезался самолетом в дом. Убил всю семью. А сам остался невредим, отделался ожогом ноги. Через несколько недель она зажила. Но пришлось перейти из летчиков в бомбометатели. Для работы пилота нога все-таки не вполне годилась.
- Печально!
Он захихикал - внезапно, судорожно.
- А теперь посмотрите на меня, - сказал он. - Я скоро перебью всю свою семью. А также миллионы других людей. Может быть, всех на свете.
Как нужно было понимать это “скоро”?
- Что вы имеете против всех этих людей?
- Против кого? Против людей? Ничего. Прямо-таки ни черта. Посмотрите на меня: я здесь король на горе. Мне не на что жаловаться. - Он умолк и облизал губы. - В мои детские годы все было по-другому. Тогда так не скучали. В те годы вы могли взять настоящую газету, развернуть ее и выбрать, что вам хочется прочесть. Иное дело теперь, когда новости приходят к вам разжеванные, на куске бумаги или по радио. Вот в чем беда, если хотите знать!
- Какая беда? С чем беда?
- С новостями. Вот почему теперь они всегда плохие. Тут много причин: молоко подают пастеризованным, хлеб - нарезанным на ломтики, автомобили сами собой управляют, радиолы издают такие звуки, каких не может издавать ни один музыкальный инструмент. Слишком много лишней возни. Слишком много людей суют нос куда не следует. Вам когда-нибудь случалось топить печь для обжига?
- Мне? - с недоумением спросил я.
- Нет? Так я и думал. В наши дни никто не производит гончарных изделий. По крайней мере вручную. А если б стали производить, кто бы их покупал? Люди давно отвыкли от подобных вещей.
Лента продолжала двигаться. Откуда-то снизу послышалось тяжелое громыхание - то ли что-то тяжелое перекатилось по рельсам, то ли открылся грузовой люк.
- Так вы теперь собираетесь сделать что-то с земным шаром? - медленно произнес я.
- Я ни при чем. Таков приказ.
- Это ваши собственные измышления, полковник Гаскойн. На катушках ничего нет.
Что я мог еще сделать? У меня не было времени, чтобы протащить его по всем фазам психоанализа и подвести к пониманию самого себя. Кроме того, у меня нет диплома для медицинской практики даже на Земле.
- Я не хотел вам это говорить, но приходится.
- Что говорить? - подозрительно спросил Гаскойн. - Что я сошел с ума? Так, что ли?
- Нет. Я этого не говорил. Это сказали вы, - подчеркнул я. - Но я скажу вам, что ваши рассуждения о недостатках современного мира - сплошная галиматья. Или философствование, если вам нужно менее неприятное слово. На вас лежит бремя чудовищной вины, полковник, сознаете вы это или нет?
- Я не знаю, о чем вы болтаете. Почему вы еще не убрались прочь?
- Я не уйду, и вы это хорошо знаете. Вы рассказали мне, как при аварии вашего самолета вы убили целую семью. - Выдержав паузу в десять секунд, я как мог суровее спросил его: - Как их звали?
- Откуда мне знать? Что-то вроде Суини. А может, иначе. Не помню.
- Не можете не помнить! И неужели вы думаете, что, убив свою семью, вы этим вернете к жизни убитых вами Суини? - У Гаскойна дергались губы, но он, по-видимому, этого не замечал.
- Чепуха! - сказал он. - Я не признаю подобных психологических фокусов. Это вы несете вздор, а не я.
- Почему же вы так ругаетесь? “Галиматья”, “чепуха”, “вздор”… Для человека, который ни во что не верит, вы удивительно яростны в своем отрицании.
- Убирайтесь! - загремел он. - У меня - приказ. Я его выполню.
Тупик. Ни туда, ни сюда. Но здесь не могло быть тупика. Мне грозило поражение.
Лента бежала. Я не знал, что делать.
Когда ГГИ в последний раз занималась вопросом о бомбах, задачу поставили мы сами. Над нью-йоркской гаванью по нашему распоряжению была сброшена холостая бомба, чтобы проверить, насколько быстро мы можем распознать характер упавшего снаряда. Положение на борту КК-1 было совершенно иное.
Стоп! А иное ли? Может быть, я что-то нащупал.
- Полковник Гаскойн, - медленно начал я, - не скрою, что у вас ничего не выйдет. Даже если вы и сбросите бомбу.
- Как так? Что мне помешает?
Он сунул один палец за ремень пояса, так что остальные легли на рукоятку пистолета.
- Ваши бомбы мертвые.
Гаскойн хрипло рассмеялся и махнул рукой в сторону рычагов управления,
- Скажите это счетчику Гейгера в бомбовом отсеке! Ступайте. Там прибор, вы можете прочесть его показания - на самом бомбардировочном пульте.
- Совершенно верно, - сказал я. - Бомбы радиоактивны. Это так. А вы хоть раз проверили период полураспада?
Тонко рассчитанный ход! Гаскойн был специалистом по оружию. Если только можно было провести такую проверку на борту КК-1, он, наверно, ее сделал. Но я не считал, что это возможно.
- Зачем бы я стал это делать?
- Как дисциплинированный военный человек, вы могли этого и не делать. Вы полностью доверяете начальству. А я, полковник, человек штатский. В ваших бомбах нет элемента, который мог бы распасться или расщепиться. У трития и лития-шесть период полураспада слишком велик, а у урана-двести тридцать пять и изотопа тория он слишком мал. У вас, вероятно, стронций-девяносто, короче говоря, ваши бомбы - блеф.
- Бомбу надо сбросить раньше, чем я мог бы кончить проверку.
1 2 3 4