Все нарядные и веселые.Народ московский приветствует батюшку-атамана, кланяется. Степан тоже кланяется с коня, улыбается. Натерпелись люди…Так хорошо видел Степан: проехали кривыми улочками Москвы… И улочки-то знакомые! Выехали на Красную площадь. Проехали мимо лобного места, направляясь к Спасским воротам. Степан слез с коня и вошел в Кремль. Вот те и Кремль — Кремль как Кремль… А вот и палаты царские.В царских палатах — царь и бояре.Степан вошел, как он вошел когда-то в домашнюю церковку митрополита астраханского: с ватагой, хозяйским шагом.— На карачки! — велел боярам. — Все! Разом!..Бояре разом, послушно стали на карачки; на сердце у атамана отлегло. Он, не останавливаясь, прошел к трону, где восседал царь, взял его за бороду и сдернул с трона. И долго возил по каменным белым плитам, приговаривая:— Вот тебе, великый! Вот как мы его, великого! Вот он у нас какой, великый!.. Где он великый-то? — затычки делать из таких великих, бочки затыкать. Дурь наша великая сидит тут… расселась. — Степан пнул напоследок царя, распрямился, посмотрел на него сверху. — Вот он и весь… великый… Тьфу!Потом он примерился сесть на трон… Посидел маленько — не поглянулось, делать нечего.— Стырь! — позвал он любимого старика.— Тут, батька!— Иди садись. В царя игрывал — садись: всех выше теперь будешь.— А чего я там буду?.. Негоже соколу на воронье место.— Иди, не упирайся, старый!— Да что я там?! Дерьма-то — царем. Я и не хотел сроду… Я так — зубоскалил. Неохота мне там… Да и чего делать-то?— Сидеть! Не робей, тут — мягко, хорошо.Стырь подошел, тоже пнул лежачего царя, взобрался на трон.— Кварту сиухи! — велел он. — А чего с боярами будем делать, батька?— Всех повесить и — вниз по Волге. Всех! — закричал Степан. 9 Очнулся Степан в незнакомом курене. Лежит он на широкой лежанке с перевязанной головой. Никого нет рядом, хотел оглядеться — голову повернуть больно. Хотел позвать кого-нибудь… и застонал.К нему подошел Матвей Иванов.— Ну, слава те господи! С того света…— Где мы? — спросил Степан.— На Дону на твоем родимом. — Матвей присел на лежанку. — Ну силы у тебя!.. На трех коней. Господи, господи… вернул человека… Слава тебе господи!— Ну? — спросил Степан, требовательно глядя на Матвея. — Долго я так?..— Э-э!.. Я поседел, наверно. Долго. — Матвей оглянулся на дверь и заговорил, понизив голос, как если бы он таился кого-то: — А Волга-то, Степушка, горит. Горит, родимая! Там уж, сказывают, не тридцать, а триста тыщ поднялось. Во как! А атаманушка тут — без войска. А они там, милые, — без атамана. Я опять бога любить стал: молил его, чтоб вернул тебя. Вот — послушал. Ах, хорошо, Степушка!.. Славно! А то они понаставили там своих атаманов: много и без толку. Широко разлилось-то, а мелко.— А ты чего так — вроде крадисся от кого?— На Дон тебя будут звать… — Матвей опять оглянулся на дверь. — Жена тут твоя, да Любим, да брат с Ларькой наезжают…— Они где?— В Кагальнике сидят. Хотели тебя туда такого, мы с дедкой не дали. Отстал от тебя Дон — и плюнь на его. Ишо выдадут. На Волгу, батька!.. Собери всех там в кучу — зашатается Москва. Вишь, говорил я тебе: там спасение. Не верил ты все мужику-то, а он вон как поднялся!.. Э-э, теперь его нелегко сбороть. Теперь он долго не уймется… раз уж кол выломил.— А на Дону что?— Корней твой одолел. Кагальник-то хотели боем взять — не дались. Бери счас всех оттуда — и…— Много в Кагальнике? — допрашивал Степан.— С три сотни.— А в Астрахани?— Васька помер, царство небесное. Митрополита убили, знаешь. Зря. И ты с церквой зря ругался — проклянут они тебя: грозятся. Это промашка твоя. Дон-то все… расшиперился — я так и знал. Но мужик, он… Слушай, Степан, пока тебе другого не насказали: мужик теперь в силе. Не гляди, што его колотют, — он сам обозлел…Вошел дед Любим.— Мать пресвятая!..— Пришел попроведать нас с того света, — сказал счастливый Матвей. — Вот как бывает — не чаяли, не гадали.— Что на Дону, дед? — спросил и Любима Степан.— Плохо, атаман. Корней да Мишка Самаренин верх взяли. Кто и хотел ворохнуться, — присмирели. А они взяли да ишо слух пустили, Корней-то: срубили тебя…— Степушка, — не унимался со своей радостью Матвей, — вот теперь скажу тебе… Ишо когда от Синбирска бежали, думал, на тебя глядючи, но плохой ты был — не стал уж говорить. Ты про Исуса-то знаешь?— Ну? Как это?.. Знаю.— Как он сгинул-то, знаешь? Рассказывал, поди, поп?.. Хорошо знал: ему же там — гибель, в Ирусалиме-то, а шел туда. Я досе не могу понять: зачем же идти-то было туда, еслив наперед все знаешь? Неужто так можно? А глядел на тебя и думал: можно. Вы что, в смерть не верите, что ли? Ну, тот — сын божий, он знал, что воскреснет… А ты-то? То ли вы думаете: любют вас все, — стало, никакого конца не будет. Так, что ли? Ясно видит: сгинет — нет, идет. Или уж и жить, что ли, неохота становится — наступает пора. Прет на свою гибель, удержу нет. Мне это охота понять. А сам не могу. Обдумай теперь все, хорошо обдумай… Я тебе не зря это рассказал, с Христом-то.Степан хотел вдуматься в слова Матвея, но — сложно это, трудно, не теперь. Еще слабость великая в теле… Еще кулак не сожмешь туго — такая слабость. Он прикрыл глаза и долго лежал, пытаясь припомнить, как все случилось с ним… Правда, что ли, в стычке какой рубнули? Или — как?— А казаки что? — опять спросил он Любима.— А казаки что?! Я ж и говорю: нет тебя — они в разные стороны. Корней владычит…— И наплевать на их! — с силой сказал Матвей.Дед Любим посмотрел на него с усмешкой, пожаловался Степану:— Загрыз меня тут совсем. Я уж не рад стал, что и казак-то.Степан встал было с лежака, но его шатнуло вбок. Он сел опять, потрогал голову.— Лежи уж!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121