— Нет, так: скажи, пошто Дон больше не подымется?— Степа, мы ж казаки с тобой. Чего греха таить — и ты знаешь, и я знаю: за щастливым атаманом — это мы с радостью великой, хоть на край света… хаживали! И за тобой шли. А теперь ты… запнулся. Тут уж — прости, батюшка-атаман, — погожу. Отсижусь пока дома. Ненавижу эту поганую жилку, но сам такой… Никуда не денесся. Вот тебе мой ответ. Плохой ответ, но… какой есть.— Я не ответ спрашиваю, а — совет.— Совет?.. Тут я пока… дай подумать. — Ларька замолчал.И Степан молчал.— Ну, раз спрашиваешь, — заговорил Ларька, — то я скажу… Пойдем в Запороги? Нас там с радостью примут. Вот мой совет добрый. Никуда больше не надо — ни в Астрахань, ни… Там хуже нашего. И на Волге нечего делать: у их там теперь свои атаманы… Там теперь — ихная война пошла.— Битые-то придем в Запороги?..— А они что, сроду битые не были? Им тоже попадало.— Ларька!.. — с грустью и изумлением воскликнул атаман. — Послухал бы ты счас со стороны себя: бесстыдник! Братов наших, товарищей верных в землю поклали, а сами наутек? Эх, есаул… Плачет по тебе моя пуля за такой совет, но… не судья я вам больше. Скажу только, как нам теперь быть: разделим с братами нашими ихную участь. А еслив у тебя эта твоя поганая жилка раньше времени затрепыхалась, — отваливай.Теперь молчал Ларька.— Что молчишь?— Нечего сказать, вот и молчу. Это как же ты мне советуешь отвалить-то — ночью? Тайком?— Ты видишь, как отваливают. Тайком.— До такого я пока не дошел.— А не дошел, не советуй всякую дурость.Некоторое время ехали молча.Отдохнувшие кони сами собой перешли в рысь. Казаки отпустили их. День был нежаркий. Степь, еще не спаленная огневым солнцем, нежилась, зеленая, в ласковых лучах; кони всласть распинали ее сильными ногами.— Знаешь, чего хочу? — спросил Степан после долгого молчания.Ларька, оскорбленный и пристыженный, хотел уклониться от разговора. Буркнул:— Знаю.— Нет, не знаешь. Хочу спокоя. Упасть бы в траву… и глядеть в небо. Всю жизнь, как дурак, хочу полежать в траве, цельный день, без всякой заботы… Скрывал только… Но ни разу так и не полежал.Ларька удивленно посмотрел на Степана. Не думал он, что неукротимый атаман, способный доводить в походах себя и других до исступления… больше всего на свете хотел бы лежать на травке и смотреть в небо. Он не поверил Степану. Он переиначил желанный покой этот на свой лад:— Скоро будет нам спокой. Только опасаюсь, что головы наши… будут в сторонке от нас. Одни только головушки и будут смотреть в небо. А? — Ларька невесело засмеялся.Степан улыбнулся тоже.— Воронье… — сказал он непонятно.— А?— Воронье, мол… глаза выклюют — не посмотришь. Нечем смотреть-то будет.На этом перегоне их догнал верховой.— За вами не угоняисся. То там, сказывают, видали, то тут…— Говори дело! — нетерпеливо велел Степан.Казак ненароком зыркнул глазами на войско атамана, до смешного малое… Разные ходили слухи: то говорили, со Стенькой много, то — мало. Теперь видно: плохо дело атамана, хуже не бывает. И казак не сумел скрыть своего изумления; на его усатом лице промелькнуло что-то вроде ухмылки.— Ты что? — спросил Ларька, обеспокоенный запинкой казака и его пытливым взглядом. Он и усмешку казака не проглядел.— Корней в Кагальник нагрянул. — Казак спокойно посмотрел в глаза Степану.Степан, Ларька, сотники молча ждали, что еще скажет гонец. Казака этого никто не знал.— Ну? — не выдержал Степан. — С войском?— С войском.— Сколь? Да рожай ты!.. — заругался Степан. — Тянуть, что ль, из тебя?— Сот семь, можа, восемь… Сказывает, грамоту тебе от царя привез.— Какую грамоту?— Больше молчит. Велел только сказать: милостивая грамота.Степан долго не думал:— В Кагальник!— Степан… я не поеду, — заявил Ларька.— Как так? — Степан крутнулся в седле, вперился глазами в есаула — в лицо его, в переносицу. — Как ты сказал?— Подвох это. Какая милостивая грамота! Ты что?Степан качнул удивленно головой:— Рази я для того еду, что в грамоту ту верю? Ларька… что ты, бог с тобой! Ты уж вовсе меня за недоумка принимаешь. Грамота, видно, есть, только не милостивая. С какого черта она милостивой-то будет? Мы ему Сибирь не отвоевали…Теперь Ларька удивился:— Для чего же? Не возьму, для чего к им ийтить?— Придем — все разом решим. Раз они сами вылезли — нам грех уклоняться. Не могу больше… Ты видишь — зря мотаемся. Сам же укорял: без толку мотаемся… Поехали — крест поставим и не будем мотаться.— В триста-то казаков на семьсот! Нет, Степан… ты вояка добрый, но там тоже… не турки, а такие же казаки. Ничего нам не сделать. Какой крест?— Помрем по-людски…— Мне ишо рано. — Ларька решительно изготовился в душе; страх он одолел, но все же заговорил громче — чтоб другие слышали.— Вон ка-ак? — протянул Степан; такого он не ждал.— А как?.. С тобой на верную гибель? — спросил Ларька. — Зачем?— Последний раз говорю: едешь? — Степан не угрожал, но никто бы и не поручился, что он сейчас не всадит Ларьке пулю в лоб. Было тихо.— Нет. Зачем? Я не понимаю: зачем? — Ларька оглянулся на казаков… И опять к Степану: — Зачем, батька?Степан долго смотрел в глаза верному есаулу. Ларька выдержал взгляд атамана.Степан отвернулся, некоторое время еще молчал. Потом обратился ко всем:— Казаки! Вы слыхали: в Кагальник пришел с войском Корней Яковлев. Их больше. Их много. Кто хочет ийтить со мной — пошли, кто хочет с Ларькой остаться, — я не неволю. Обиды тоже не таю. Вы были верные мои други, за то вам поклон мой. — Степан поклонился. — Разделитесь и попрощайтесь. Даст бог — свидимся, а нет — не поминайте лихом. — Степан подъехал к Ларьке, обнял его — поцеловались.— Не помни зла, батька, — сказал Ларька, перемогая слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121