И присоветовал бы — самое время.— Боюся, — просто сказал расстрига. — Зачем, думаю, на свою руку топор ронять?— Э-э… да ты из этих, правда-то, из думных? — съехидничал Стырь.Расстрига вздохнул. Помолчал и сказал с грустью:— Был когда-то и во мне молодца клок — выдрали.На берегу их ждал Иван Черноярец.— Ну? — спросил есаул; он надеялся на стариков.— Отойдет, — пообещал Стырь. — Весь в деда свово: тот, бывало, оглоблю схватит — дай бог ноги. Потом ничего — отходил. И у этого ухватки такие же. Вылитый дед Разя.— Оглобля — куда ни шло, — заметил Черноярец. — Этот чего похуже хватает.— Лют сердцем, правда. А вот Иван у их был — девка красная! Вот кого я любил! И этого люблю, но… боюся, — признался и Стырь. — Не поймешь никак, что у его на уме.— Извести ее, что ли, гадину? — размышлял вслух есаул. — Насыпать ей чего-нибудь?..— Не, Иван, то грех. Что ты! — чуть не в один голос сказали старики.— С ей хуже грех! «Грех»… Мы из-за ее есаула вон потеряли — вот грех-то!— Нет — грех страшенный: травить человека, — стояли на своем старики; особенно расстрига взволновался. — Грех это великий. Лучше так убить.— Убей так-то! — воскликнул есаул. — На словах-то вы все храбрые…— Посмотрим. Домой он ее, что ли, повезет? Там Алена без нас ей голову открутит. Где Фрол-то? — спросил Стырь.— Вон, у огня сидит. Сушится. Как завтра-то быть? — Черноярец был в большом затруднении. — Ума не приложу.— Пошли к Фролу, — сказал Поп. — Чего-нибудь придумаем.— Что-то у меня голова какая-то стала?.. Забыл, чего-то хотел сказать тебе, Иван… — Стырь придержал есаула, потер ладошкой лоб. — Чего я хотел сказать-то?— Ну? — недовольно сказал есаул. — Чего?— А-а!.. Спомнил: пошли выпьем по чарочке! Прямо из головы вылетело. С вечера же ишо помнил…— Чтой-то, Стырь, худой ты становисся, — заметил Черноярец. — Такие дела забываешь… Стареешь?— Я? Нисколь. Кто тебе сказал?— Стареешь. — Есаул любовно хлопнул старика по загривку. — Ты рази такой был? Я же помню…— Старею, Ваня. Осталось мне выпить на этом свете всего… двадцать бочек вина. — Стырь сказал это с наигранной грустью, даже сморкнулся как-то печально.— Сгоришь к черту.— Не сгорю! — распрямился Стырь. — Я хоть и старый, да старого замеса, не вам чета. Случись я давеча заместо Фрола, у меня бы осечки не было. Вы только башкой берете, а мы, как яички, — со всех сторон круглые. Хоть поставь нас, хоть положь — мы все на боку. Так-то, паря.— Что-то надо с ей делать, — опять вспомнил Черноярец княжну. — На Дону ей делать нечего. Куда?!Он был не злой человек, Иван Черноярец, но святое воинство для него — истинно святое, на том он стоял, за то и любили его в войске, и уважали.Трое свернули от берега в сторону дальнего костра, возле которого сушился Фрол Минаев. С того берега его перевез в лодке Черноярец.Где-то во тьме невнятно пели двое: Ох,Бедный еж!Горемышный еж!Ты куды ползешь?Куды ежисся?.. «Бедный еж» нашел наконец родную душу.ПРАЗДНИК, которого так ждали казаки, отшумел. И славно! Так и было всегда. А как же, если не так? Где есть одна крайность — немыслимое терпение, стойкость, смертельная готовность к подвигу и к жертве, там обязательно есть другая — прямо противоположная. Ведь и Разин не был бы Разин, если бы почему-то — по каким-то там важным военачальным соображениям — не благословил казаков на широкую гульбу. Никаких иных, самых что ни на есть важных соображений! Так русский человек отдыхает — весь, душой и телом. Завтра будут иные дела. Будет день — будет пища. Это на Руси давно сказали. 6 Утро занялось светлое.После тяжкой угарной ночи распахнулась ширь вольная, чистая. Клубился туман.Собиралось посольство в Астрахань.Степан сидел на носу своего струга. С ним вместе на струге были: Иван Черноярец, Стырь, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, Михаил Ярославов, княжна. Княжна сидела нарядная и грустная. Степан тоже задумчив. Казаки помяты, хмуры с похмелья: Степан не дал опохмелиться, а упрашивать бесполезно — не даст, знали.Иван Черноярец распоряжался сборами. Наряжалось двенадцать стругов. Хотели перво-наперво пустить астраханцам пыль в глаза: удивить богатством, дорогим оружием.— Князька-то взяли?! — кричал Иван. — Как он там?— Ничего! Харю ему маленько спортил батька вчера, а так ничего, веселый!— Напяльте на его поболе. Пусть смеется, скажите! Прапоры взяли?! (Знамена.)— Взяли!.. А сколь брать-то?— Тимофеич, сколь прапоров брать? На каждый стружок?Степан подумал.— Десять.— Десять! — крикнул Иван. — Поисправней выберите!Двенадцать стругов пылали на воде живописным разноцветьем. Потягивал северный попутный ветерок; поставили паруса. Паруса были шелковые, на некоторых нашиты алые кресты. Снасти тоже из шелка. Двенадцать стружков, точно стая белогрудых лебедей, покачивались у берега, готовые отвалить.К Степану подошел Стырь (казаки подослали).— Что, Тимофеич, хотел я тебе сказать… — начал было он.— Нет, — кратко ответствовал Степан. — Гребцам можно по чарке. Иван!..— О!— Гребцам по чарке! Больше никому!— Добре! — Пасмурное настроение атамана тяготило Ивана, но он старался делать вид, что все хорошо. Ничего. Дело делается, чего еще? Первый есаул нарочно бодрил себя и других.Гребцы оживились, услышав про чарку. Посмотрели на есаулов весело.Стырь, печальный, пошел к своему месту. Оглянулся на атамана… Подсел к одному смуглому гребцу.— Васька, ты помнишь, собачий сын, как я тебя тада выручил? — ласково спросил он. — Когда тебя к березе-то привязали…— Помню, диду. А чарку не отдам. — Васька сплюнул за борт горькую слюну. — Я лучше ишо раз к березе стану…— Пошто? Ты же как огурчик сидишь! А у меня калган счас треснет. Помру, наверно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121