Да ишо злые будут, как псы, сладу с имя не будет.— Не заботься, боярин. Иди спокойно.Прозоровский ушел.Степан, оставшись один, стал ходить по шатру. Думал. Он когда крепко о чем-нибудь думал, то ходил из угла в угол и приговаривал: «Мгм, мгм».— Будет тебе шуба, боярин, — сказал он. И остановился. — Будет тебе шуба… свинья ненасытная. * * * Ближе к вечеру того же дня, часу этак в пятом, в астраханском посаде появилось странное шествие. Сотни три казаков, слегка хмельные, направлялись к Кремлю; впереди на высоком кресте несли дорогую шубу Разина, которую выклянчил воевода. Во главе шествия шел гибкий человек с большим утиным носом и с грустными глазами и запевал пронзительным тонким голосом: У ворот трава росла,У ворот шелковая! Триста человек дружно гаркнули: То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Пока шел «голубь», гибкий человек впереди кувыркнулся несколько раз через себя и прошелся плясом. И опять тонко запел: Кто ту травушку топтал.Кто топтал шелковую? И снова разом крикнули триста: То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Худой человек опять кувыркнулся, сплясал и продолжал: Воеводушка топтал,Свет Иван Семенович!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! В вечернем стоялом воздухе вольно и как-то диковато разносилась странная, развеселая песня. Астраханский люд опять высыпал из домов на улицы. Приветствовали донцов, только ничего не могли понять с этой шубой.Разин шел в первых рядах казаков, пел вместе со всеми. Старался погромче… Пели и все громко, самозабвенно. Он искал перепелов,Молодых утятошек!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Посадские потянулись за казаками: кто, ожидая большого скандала, кто — выпивки. А нашел он нашу шубу!Шубу нашу, шубыньку!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Гибкий человек, отплясав, вел рассказ дальше: Перепелку на тарелку,Шубыньку на рученьку!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Лица казаков торжественны, серьезны. И Разин тоже вполне старателен и серьезен.Шуба величаво плывет над толпой. Шубыньку на рученьку,Душечку, на правую!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Несколько казаков отстали, поясняют посадским:— Шуба батьки Степан Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Шибко уж приглянулась она ему… В ногах валялся — выпрашивал. Ну, батька отдает. Он добрый…— Не горюйте: в надежных руках будет, — понимали посадские.— Да мы не горюем! Но проводить надо хорошо — по-доброму, чтоб им жить-поживать с воеводой в согласии, чтоб согревала она воеводу, как воевода замерзнет. Полежи-ка, шубынька,У дружка у милого!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!У сердца ретивого,У Ивана Семеныча!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Толпа идет не шибко; шубу нарочно слегка колыхали, чтоб она «шевелила руками». Ты лежишь, как душечка,Все лежишь, как кунычка!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!Друг ты моя, шубынька,Радость моя, шубынька!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!Ты меня состарила,Без ума оставила! Тут особенно громко, «с выражением» рявкнули: То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!..Без ума, без разума,Без великой памяти!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! Посадские дивились: так складно, дружно получалось у казаков — и все про шубу, про шубыньку, да про ихнего воеводу, Ивана Семеныча. Не слыхали раньше такой песни. Не знали они, что Степан незадолго до этого измучил казаков: ходили туда-сюда берегом Болды, разучивали «голубя», спевались. Слова им дал скоморох Семка, переиначив, видно, какую-то нездешнюю песню. Этот-то Семка и шел теперь впереди, и запевал, и приплясывал. Ловкач он был отменный.— Ие-э-эх!.. — заголосил напоследок Семка, сильно вытянув жилистую шею. — Все разом: То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок! * * * В покоях воеводы сидели: сам воевода, жена его, княгиня Прасковья Федоровна, дети, старший, Борис, шестнадцати лет, и младший, тоже Борис, восьми лет, брат воеводы Михайло Семеныч. Слушали с большим неудовольствием.Ярыга, большеротый, глазастый, рассказывал:— Один впереде идет — запевала, а их, чай, с полтыщи — сзади орут «голубя».— Тьфу! — Иван Семеныч заходил раздраженно по горнице. — Вот страмцы-то! Ну не гады ли подколодные!..— Ты уж позарился на шубу! — с укором сказала Прасковья Федоровна. — На кой бы уж она?..— Думал я, что они такой свистопляс учинят?! Ворье проклятое. Ну не гады ли!..— Это кто же у их такой голосистый — запевает-то? — спросил Михайло Семеныч.Ярыга знал и это:— Скоморох. Днями сверху откуда-то пришли. Трое: татарин малой, старик да этот. На голове пляшет, на пузе…— Ты приметь его, — велел Михайло. — Уйдут казаки, он у меня спляшет.— Я так смекаю: они с имя уйдут, — ответствовал вездесущий ярыга. — Приголубили их казаки… С имя ушлепают.— Стало быть, теперь возьмем, — сказал Михайло Семеныч. — Укажи его, когда суда явются.— Укажу. Я его харю приметил.— Сам ихный там же? — спросил воевода, скривившись как от боли зубной. — Стенька-то?— Стенька? Там. Со всеми вместе орет, старается.— Стыд головушке! — вздохнула Прасковья Федоровна. — Людишки зубоскалить пойдут. Прямо уж околел ты без этой шубы! Глаз не кажи теперь…— Иди-ка отсудова, мать! — воскликнул воевода сердито. — Не твое это бабье дело. Иди к митрополиту, детей туда же возьми. Идите.Прасковья Федоровна ушла и увела детей.— Ах, поганец! — сокрушался воевода. — Что учинил, разбойник!.. Голову с плеч долой снял. Ну, я с тобой поговорю, кобель. Ты гляди, чего выдумал!.. И подумать нельзя было.В горницу заглянула усатая голова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121