Я вон на горбатой-то оженился — и што? Ни себе радости, ни… И ей тоже мука. А ведь тоже — хотел полюбить. Вот-де, никто не любит, а я буду. Душу ее буду любить…— Ну, и как? — со смехом спросил Степан.— Не мог. Кажилился, кажилился — нет, нету моих сил на то, сбежал. Все бросил и — куда глаза глядят. Там и бросать-то… бобыль я. Нет, брат, душу не обманешь.Они приотстали от других, никто не мешал разговаривать. И не странно им было — на высоченном берегу Волги, верхами, глотая пыль, поднятую передними, — вести этот углубленный разговор. Но Степану было интересно, и Матвею интересно.— Ну, а как с богом-то? — хотел понять Степан.— Тоже не мог полюбить. Ведь полюби я, я бы и знал, как жить, — а не могу. Думы черные в голову лезут. Думаю: да сам он боярин добрый, бог-то. Любит, чтоб перед им только стелились. А он поглядит: помочь тебе али нет. Он ишо подумает. От таких-то богов на земле деваться некуда. Вот ведь думы какие! Рази так можно?— А царя за что не жалуешь?— Что? — Матвей, когда не знал, как ответить, переспрашивал — собирался с мыслью.— Царя-то за что не любишь? Глухой, что ль?— А ты?— Я тебя спрашиваю!— А мне интересно, как ты скажешь…— Хитрый ты, Матвей. Все мужики хитрые.— А ты не хитрый?— Чего ты заладил: «а ты», «а ты»?.. Дятел. Я тебя спрашиваю!— Ты тоже хитрый, Степан. Можеть, так и надо.— Где это я хитрый?— Да с царем с тем же… Не жалуешь и ты его, а как надо людей с собой подбить, говоришь: я за царя! Хэх!.. За царя. За волю уж, Степан, — прямо, не кривить бы душой. Ну, опять же — не знаю. Тебе видней. Погано только. Как-то все… вроде и доброе дело люди собрались делать, а без обмана — никак! Что за черт за житуха такая. У нас, что ль, у одних так, у русских? Ты вот татарей знаешь, калмыков — у их-то так жа?— Как я их знаю!.. — в раздумье, не сразу откликнулся Степан.Степану неохота было говорить про это: велика это штука — людей поднять на тяжкое дело долгой войны. За волю, за волю, за царя — тоже за волю, но пусть будет за царя, лишь бы смелей шли, лишь бы не разбежались после первой головомойки. А там уж… там уж не их забота. За волю-то не шибко вон подымаются, мужики-то: на бояр, да за царя… Так уж невтерпеж им — перед царем ползать. И нет такой головы, которая растолковала бы: зачем это людям надо?— Такой же ведь человек — баба родила, — стал думать вслух Степан. — Пошто же так повелось? — посадили одного и давай перед им на карачках ползать. Во!.. С ума, что ль, посходили? Зачем это? Царь. Что царь? Ну и что?— Дьявол знает! Боятся. А тому уж — вроде так и надо, вроде уж он — не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось… А небось перелобанить хорошо поленом, так и ноги протянет, как я, к примеру…Степан глядел вперед — как будто не слушал.Матвей смолк.— Ну? — спросил Степан.— Что?— Перелобанить, говоришь?— Пример это я тебе!.. Такой же человек, мол, тоже туда же дорога — к червям, а вот вишь, что делается…— Мгм… Да ишо еслив пример-то выбрать почижельше — осиновый. А?Засмеялись.— А что Никон? — спросил вдруг Степан с искренним и давним интересом. — Глянется мне этот поп! Хватило же духу с царем полаяться… А? Как думаешь про его?— Ну и что?— Как же?.. Молодец! А к нам не склонился, хрен старый. Тоже, видать, хитрый.— Зачем ему? У его своя смета… Им, как двум медведям, тесно стало в берлоге. Это от жиру, Степан: один другому нечаянно на мозоль наступил. Ты бы ишо царя додумался с собой подговаривать…— Нет, я таких стариков люблю. Возьму вот и объявлю: Никон со мной идет. А?— Зачем это? — удивился Матвей.— Так… Народ повалит, мужики. Патриарх… самый высокий поп, как Стырь говорил. Мужики смелей пойдут.Матвей молчал.— Что молчишь?— Делай как знаешь…— А ты как думаешь?— Опять ведь за нож схватисся?— Да нет!.. Что я, живодер, что ли?— Дурость это — с Никоном-то. «Народ повалит». Эх, как знаешь ты народ-то! Так прямо кинулись к тебе мужики — узнали: Никон идет. Тьфу! Поднялся волю с народом добывать, а народу-то и не веришь. Мало мужику, что ты ему волю посулил, дай ему ишо попа высокого. Ну и дурак… Пойдем волю добывать, только я тебя попом заманю. Нет, Степан, ни царем, ни попом не надо обманывать. Дурость это.— Цыть! Заговорил!.. — Степан уставился на Матвея строгим взглядом. — Много! Ворох сразу вывалил… Умник.Матвей, не долго думая, подстегнул меринка и отъехал вперед и скрылся в рядах конников.Степан обогнал всех, свернул в сторону с дороги, остановился. Подождал, когда подъедут есаулы.— Дед! — окликнул он деда Любима. Когда Любим подъехал, спросил: — Есть у тебя хлопец проворный?— У меня все проворные. — Дед Любим привстал в стременах, кого-то стал высматривать среди конных. — Зачем тебе? Могу всех кликнуть: сам выбирай — все молодцы добрые.К ним подвернули есаулы, скучились.— Мне всех не надо. А одного найди — в Астрахань поедет, к Ивашке Красулину.— Гумагу? — догадался Любим.— Никаких гумаг. Взять все в память, и до поры пускай все умрет.Мимо шла и шла конница. Со Степаном здоровались; он кивал головой, влюбленно всматривался в своих казаков.— Здоров, батька!— По чарочке б, Стяпан Тимофеич!.. Глотки — того, дерет… Пыль бы сполоснуть!Степан задумчиво щурил глаза. Вдруг он увидел кого-то.— Макся Федоров!Молодой казак (тот игрок в карты) придержал коня.— Я?— Ты. Ехай суда.Макся подъехал. Степан улыбнулся растерянности парня.— Чего ж не здороваисся? Не узнал, что ли? Я вот тебя узнал.— Здоров, батька.— Здоров, сынок. Как, в картишки стариков обыгрываешь?— Нет! — выпалил Макся. И покраснел.Степан и есаулы засмеялись.— Чего ты отпираться-то кинулся? Старика обыграть — это суметь надо. Они хитрые. — Степан спрыгнул с коня. — Иди-ка суда.Макся тоже спешился и отошел с атаманом в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121