В слове же «хутор» крылось для незнающих людей даже некоторое очарование. Ну там, значит, крыныця, хуторянки в хусточках, вишневый садок и прочая пейзанская прелесть. Слово «хутор» повторялось до противности упрямо, даже назойливо. Бабушкин же хутор лежал прямо под боком самого высокого в округе террикона. Бедняки лепили свои саманки, прямо притулившись к его боку. И хотя бабушкина хата стояла «далеко от террикона», но это только так говорилось – далеко, на самом деле тут же, но все-таки у речки Курдюмовки. И был у бабушки садок вишневый, и была недалеко криница, а еще «билля бабуси» (возле бабушки) всегда жили цыгане, вольно жили, табором. Они приходили – не звали, – и бабушка кричала им с порога: «Нечего подать, нечего! Идите с богом!» Вот эта фраза – «нечего подать» – как-то закрепилась в памяти. Спроси, с какой стати, – не ответить. Но в обиходе жизни и отношений она вдруг возникала и в точности определяла ситуацию.
Случилось так, как случилось. Они с Никитой смотрели в окно. Он в северное, она в южное. Ну, просто так смотрели, без смысла. Ибо нет в утре воскресенья смысла вообще. На работу идти не надо, выгуливать детей не надо. В холодильнике лежит продукт, в морозилке – чекушка к обеду. И тут, можно сказать, на ровном и счастливом месте возьми и выскочи эта фраза: «Нечего подать».
– Я на эти слова напоролась как на мину. Понимаете? За минуту до этого «любимый», «единственный» и вдруг – «нечего подать».
– Нет, моя дорогая, что-то, значит, было до слов. Из чего-то они выросли. Из чего? Или из кого?
Ну да – кого…
Ей тогда дали редактуру книги самого известного специалиста по Польше. Она приготовилась к длинной скукотище, а книга втянула в себя, через неделю она уже любила Польшу как родную, через две не могла дождаться прихода автора. Он пришел через два месяца, был, естественно, в Польше, книга уже ушла в производство. Редактуру ему отсылали по почте.
Он вошел с букетом странных голубоватых роз и спросил, кто из них в комнате Марина.
Почему она встала из-за стола? Почему не откликнулась простым «Это я»? Он подошел близко, и их разделяли только розы, от них шел тонкий холодок голубого аромата. И все случилось.
Она села не в свой троллейбус и поехала в другую сторону. Время расплылось, пространство вскрикнуло, параллелограммы домов, вздыбленные кранозавры, сырость неведомых вод толкнули и обескуражили. Ощущение себя иной во вздыбленном чужом мире. Марина щупала колени этой едущей незнакомки. Секундно возник даже ужас – потеря памяти! Я не знаю, кто я! Но откуда-то возник тонкий запах розы, он вскрикнул в ней и привел в чувство. «Дура ненормальная!» – закричала она в себе, выскакивая из троллейбуса.
Она перешла на противоположную сторону улицы, собрав себя в кучку, уже сообразив, куда ее занесли черти. Но выскочившие в сердцах «черти» были перекушены тут же и намертво. Ей уже самой хотелось вернуться в состояние забвения. Всю обратную дорогу она думала о нем, конкретном, теплом, единственном – вот ведь! – мужчине.
О том, как она будет с ним жить, какой у них будет дом и какие дети. Первый раз после того аборта она подумала о детях. От него! Растерялась от возникшего горя – невозможности всего этого. Но взяла себя в руки. На этом умении брать себя в руки они воссоединились – утренняя Марина и эта, запутавшаяся во времени и пространстве.
Дома Никита варил пельмени. Он стоял у плиты в трусах и ждал их всплытия. Весь такой домашний, свой, родной, но одновременно уже чужой и не любимый. Откуда ты взялся, мужик в трусах? Потом они ели пельмени, отвратительные ей на вид и вкус, а Никита метал их в рот не вилкой, а столовой ложкой, со звуком втягивал в себя жижицу.
– Тебе не нравится? А по-моему, колпинские лучше сибирских. Сочнее!
Он поставил грязную тарелку в раковину и уходил из кухни с защипленными попой трусами. «Боже! Как я его ненавижу!» – сказала она себе, и хотя тут же в умной голове выросло опровержение, она отпихнула его за ненадобностью. Как пришла, так и уйдешь, мысль.
Дальше все было как с горы, стремительно и страшно. Аркадий Сенчуков, автор книг и голубых роз, приходил в издательство так часто, что было уже почти неприлично. Цветочные изыски обескураживали, они требовали другого уровня отношений. Не пойдешь же с голубыми красавицами – уже гвоздиками – в кафе-мороженое, что рядом, в прошлой жизни – просто столовку. И никаких тебе лапаний там, никаких приближений. Дистанция букета оставалась прежней. Арсен (так она сплюснула про себя имя и фамилию, что лучше соответствовало возвышенной ненормальности их встреч, – тем более что Марина давно и сразу была готова на все), он был разведен, у него был взрослый сын-студент, который по гранту учился в Англии. Отец им гордился, но смеялся над свойством русских повторять и повторяться в ситуациях и поступках.
– Каждый век мы выбрасываем десант в Европу учиться, учиться и учиться. И ничего! Мы необучаемы системам ценностей и приоритетов, которые определяют успех. Знания, конечно, сами по себе бесценны, но они у нас, как правило, мимо денег. Никто лучше русских не производит текстов, тут нам цены нет. Но ведь нужно рукопись и продать! Конечно, мы эволюционируем, но уму у нас всегда противостоит зависть. И это посильнее, чем «Фауст» Гете.
Марина подпрыгивала, пытаясь соответствовать уровню эволюции и «Фаусту». Но больше всего ей хотелось, чтобы ее сжали, сдавили руками, закрыв ей дыхание вот этим говорящим ртом.
– И вам показалось правильным поддаться ничем не обеспеченному порыву и оставить мужа?
– А разве честно жить с человеком, который тебе физически неприятен?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5