Из пустынных закоулков мозга доносятся поскуливающие взвизги. Что
со мной? Где я?!.. Судорожная борьба с невидимым и неслышимым. Все до
последней слабой искорки в моем замороженном мраке включается в
напряженную попытку сдвинуть былое тело с места, сообщить ему хоть
малейшее движение. Ведь у меня было тело! Туловище, руки, ноги... Они
где-то здесь, рядом. В каком-нибудь полуметре! Да каком там полуметре, они
- и есть я! Но почему тогда ничего не получается? Почему, черт возьми?!..
Продолжаю посылать злые импульсы куда-то в промозглую тьму, и они
ныряют в нее, как в затягивающуюся на глазах прорубь. Ни звука, ни
отклика.
Господи! Как же так?.. Не могу представить свое жаркое сильное тело
ледяной мумией. Это все доски! Они не позволяют мне двигаться! Тиски
деревянного карцера... Или может, земля успела взломать их и, просунув
хищный язык, прижала меня к полу, расплющив до полного паралича? Но тогда
отчего я не утратил способности мыслить? Мертвые не в состоянии думать!
Это же очевидно! Стало быть, я жив? Конечно! Ведь я слышал работу
могильщиков, - значит, это не может быть смертью!
Могильщики... Проклятые и во всем виноватые могильщики!.. Не было бы
их, не было бы и нынешнего моего безумия. А может, их действительно нет?
Просто-напросто я их придумал и представил. Ну, да! Вот она спасительная
соломинка! Нет этих людей, нет и причины для моего раскручивающегося по
спирали кошмара. Спокойно! Уцепиться за ветку и не оборваться. Хотя... Кто
же тогда меня зарывал? Рыхлил землю и сбрасывал мерзлыми комками вниз?
Снова ничего не понимаю. Чертовы могильщики! Одно-единственное слово
ломает все мои умопостроения. И почему так душно? Кажется, я не дышу?
Астматический приступ, коллапс, летаргия?.. Отчего даже веки меня не
слушаются? Я никак не могу открыть их, - более того - я не имею ни
малейшего понятия, закрыты ли они? Скорее всего, да. Покойникам принято
закрывать глаза. Это я хорошо помню. Слишком страшно и слишком стыдно.
Живым не пристало глядеть в распахнутые глаза мертвых. Оттого, верно, и
разрешается плакать и плакать вволю. Слезы создают пелену, а пелена - тоже
ширма и спасение... Впрочем, если даже я сумел бы открыть глаза, то,
наверное, разглядел бы ту же тьму и те же неясные, порождаемые собственным
ужасом всполохи. Видимо, следует согласиться с очевидным: я ослеп. Ослеп
настолько, что не в состоянии даже плакать. Слезы - тоже привилегия живых.
Вероятно, я действительно умер.

* * *
Оказывается, и в подобном состоянии есть что-то напоминающее сны. Да,
да! Я только что спал! Или дремал - не знаю. И там, во сне, ко мне пришла
память, приведя с собой за руку умиротворяющее спокойствие. Бесшумными
гребками я словно одолел вакуумную полосу, вынырнув из черного болота,
впервые увидев проблески света.
Прекрасно, когда что-то помнишь, способен хранить в сознании, по
желанию выпуская перед собой на маленькую сцену, заново переживая часы и
дни среди живого. Наблюдая прошлое, я отвлекаюсь от своей внешней слепоты,
своих атрофированных чувств и неистребимых страхов. Почему-то в сравнение
напрашивается затемненная комната, без дверей, без окон, с высоким лепным
потолком. И вот посреди этой комнаты зажигается свеча, вторая, - на стенах
оживают знакомые тени, и, напрягая несуществующее зрение, я воссоздаю
людей из плоти и крови, озвучивая их речь, прорисовывая мимику. При
некотором усилии удается воспроизводить даже целые эпизоды. Играть в
кукловода не столь уж трудно. Крохотный театр в полном моем распоряжении.
Нужно лишь быть добросовестным суфлером, а это у меня, кажется,
получается.
..Доктор. Вежливый и предупредительный. Совсем молодой, с пушком
вместо бритого глянца, но уже с отчетливо ощущаемым морозцем в глубине
глаз. На лице - желание поскорее покончить с формальностями, распрощаться
с родственниками покойного. Рыдания и сдавленные голоса не для него. В
движениях и мимике молодого целителя - едва скрываемая досада. Люди так
странно себя ведут! Где их мужество и достоинство? Они готовы упрашивать,
умолять, даже становиться на колени. Любое трезвое объяснение для них -
пустой звук. А что он, черт подери, может сделать!.. Такова жизнь, и люди
в белом отнюдь не всесильны.
Удивительное дело! Только сейчас я рассматриваю руки доктора - белые,
ухоженные, аккуратно и быстро укладывающие инструмент в чемоданчик. В
гибкой манипуляции пальцев - любовь к резиново-стальному инвентарю. Ученик
Гиппократа напоминает новобранца, собирающего и разбирающего оружие. Оно
еще не приелось ему, не успело внушить ненависти. С равнодушием проглотив
множественные склянки, шприцы и ложечки, докторский чемоданчик, так не
похожий на старые чеховские саквояжи, звонко захлапывается. Собравшиеся в
комнате вздрагивают. Пытаюсь разглядеть всех по очереди, но отчего-то
вместо лиц - пятна, распухшие и подурневшие. Сколько же здесь седины и
морщин! Раньше я их не замечал. Или их не было вовсе?
Еще одна новость. Никак не могу сообразить, отчего так жарко руке.
Довольно долго осваиваю эту мысль. Тепло означает жизнь, но откуда ей
взяться в моем теле? Она покидает его, бросая безнадежно больного. Так
сказал доктор, а ему виднее. И все же! Рука по-прежнему беспокоит меня.
Она почти пылает! По какой такой причине?.. Наконец-то понимаю! Она в
ладонях у брата. Он греет ее дыханием, воюя с моим холодом. Напрасный
труд, и я заранее ему сочувствую.
1 2 3 4 5 6 7 8