Если бы эта маленькая
вольность имела последствия, то Хонг-Док просто велел бы утопить ребенка,
но не из ненависти, или из чувства мести, а из тех же побуждений, из
которых топят ненужных щенков. И если бы морской кадет попросил его
подарить ему От-Шэн, то Хонг-Док сейчас же исполнил бы его просьбу.
Но морской кадет вошел в его дом, как равный ему, и украл жену, как
холоп. С первого же вечера Хонг-Док заметил, что этот легионер из другого
материала, а не из того, из которого состоит большая часть его товарищей;
это я увидал уже по тому, что он был с ним менее сдержан, чем с другими. А
потом - так мне кажется - морской кадет, вероятно, обращался с Хонг-Доком
так же, как он обращался бы с хозяином замка в Германии, жена которого ему
понравилась. Он пустил в ход всю свою обольстительную любезность, и ему,
конечно, удалось подкупить Хонг-Дока, как он всегда подкупал меня и всех
своих начальников: не было никакой возможности противостоять этому умному,
жизнерадостному и хорошему человеку. И он обворожил Хонг-Дока до такой
степени, что тот сошел с своего трона, - он, властелин, художник, мудрый
ученик Конфуция, - да, он подружился и полюбил легионера, полюбил его
сильнее, чем кого-либо другого.
Но вот один из слуг донес ему на его жену, и он увидел из окна, как
морской кадет и От-Шэн наслаждаются любовью, гуляя в его саду.
Так вот для чего приходил он сюда. Не для того, чтобы видеть его - но
для нее, для женщины, для какого-то животного. Хонг-Док увидел в этом
позорную измену, он почувствовал себя глубоко оскорбленным... о, только не
как европейский супруг. Нет, его оскорбило то, что этот чужестранец
притворился его другом, и что он, Хонг-Док, сам подарил ему свою дружбу.
Он был возмущен тем, что при всей свое гордой мудрости разыграл дурака по
отношению к этому подлому солдату, который втихомолку, как слуга, украл у
него жену; что он осквернил свою любовь, подарив ее человеку, который
стоял так неизмеримо ниже его. Вот чего не мог перенести этот гордый желты
дьявол.
Однажды вечером слуги принесли его ко мне в бунгало. Он вышел из
носилок и с улыбкой вошел на веранду. Как всегда, он принес мне подарки,
маленькие веера великолепной работы. На веранде сидело несколько офицеров,
Хонг-Док очень любезно поздоровался с ними, сел и сидел молча; едва ли он
произнес и три слова, пока наконец через час не исчезли все гости. Он
подождал, пока не заглох топот их лошадей на берегу реки, потом начал
очень спокойно, очень кротко, словно сообщает мне самую приятную для меня
новость:
- Я приехал, чтобы сообщить вам кое-что. Я распял морского кадета и
От-Шэн.
Хотя Хонг-Доку совсем не свойственна была шутка, но при этом в высшей
степени странном сообщении я подумал только, что это какая-нибудь смешная
выходка. И мне настолько понравился его сухой, простой тон, что я сейчас
же подхватил его и спросил так же спокойно:
- В самом деле? А что вы еще с ним сделали?
Он ответил:
- Я им еще зашил губы.
Тут я расхохотался:
- Ах, чего вы только не придумаете! Какие же любезности вы еще
оказали обоим? И почему вы все это сделали?
Хонг-Док продолжал говорить спокойно и серьезно, но сладенькая
улыбочка на сходила с его лица.
- Почему? Я застал их "в флагранти".
Это слово так понравилось ему, что он повторил его несколько раз. Он
где-нибудь слышал его или вычитал, и ему казалось необыкновенно смешным,
что мы, европейцы, придаем такое значение накрытию вора на месте
преступления. Он сказал это с ударением, с такой интонацией, которая
особенно подчеркивала его презрение:
- В флагранти... Не правда ли, ведь в таких случаях в Европе
обманутый супруг имеет право наказать похитителя своей чести?
Эта слащавая насмешка была проникнута такой уверенностью, что я не
нашелся, что ему ответить. Он продолжал все с той же любезной улыбкой,
словно рассказывал нечто самое обыкновенное:
- Так вот я его наказал. А так как он христианин, то я нашел за
лучшее избрать христианский образ смерти; мне казалось, что ему больше
всего понравится. Не правда ли?
Эта странная шутка мне не понравилась. Мне и в голову не приходило,
что все это правда; но у меня было какое-то безотчетное чувство, которое
угнетало меня, и мне хотелось, чтобы он поскорее перестал болтать. Я,
конечно, поверил ему, что морской кадет и От-Шэн находятся в связи, и
думал, что этим примером он снова хотел доказать всю абсурдность наших
европейских понятий о чести и нравственности. И я ответил ему в тон:
- Конечно. Вы совершенно правы. Я уверен, что морской кадет очень
оценил ваше внимание.
Но Хонг-Док с некоторой грустью покачал головой:
- Нет, не думаю. По крайней мере, он не сказал на этот счет ни одного
слова. Он только кричал.
- Он кричал?
- Да, - ответил Хонг-Док с слащавой меланхолией, - он очень кричал.
Гораздо больше От-Шэн. Он все молился своему Богу, а молитву прерывал
криками. Кричал хуже всякой собаки, которую режут. Право, было очень
неприятно. И потому я должен был велеть зашить ему рот.
Мне надоела эта шутка, и я хотел скорее довести ее до конца.
- Это все? - прервал я его.
- Собственно говоря, все. Я велел их схватить, связать и раздеть.
Ведь его Бог был также нагой, когда его распинали, неправда ли? Потом им
зашили губы и распяли, а потом я велел бросить их в реку. Вот и все.
Я был рад, что он кончил:
- Ну, а дальше-то что же?
Я ждал объяснения всего этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9