-- Хорошо! -- не выдерживая, всхлипывал инопланетянин.
А польщенный автор скромно пояснял:
-- Тут, конечно же, лучше Гагарины -- в последней строчке, но из-за ритма не
влезло.
-- И все равно -- хорошо! -- моргая огромными лемурьими глазищами, шептал
Золотоглазый Зачарованный Зюзик.
-- Слушай, а в пол-литру ты обратиться можешь?..
Вообщем, долго ли, коротко -- но два этих стихолюбивых чудика так сроднились
душами, что и жизни уже друг без друга не мыслили. Дошло до того, что даже
старшина Сундуков перестал, поигрывая бородавкой, скрежетать зубами, он лишь
еще дальше на затылок сдвигал свою хвуражку и удивленно бормотал: "Ну, шу ты
будэшь дэлать -- упьять назюзюкался! Нэ, рудувуй Мы, нэ выйдэт из тэбя
нустуящего сувэтскуго чэлувэка!.."
И вот настала весна. "В Россию!.. В Тютюнор, на стрельбы!.." -- заволновалась
ракетная бригада.
-- И меня берут! -- гордо сообщил однажды Зюзику поэт Тюхин.
-- Свидетелем и очевидцем?
-- Радистом начальника штаба, -- сказал Витюша, и, воткнув вилку хвоста
электрического лемура в розетку бытовки, пошел в ленкомнату читать свой любимый
"Огонек". Полы он уже больше не драил. Полоса кончилась, поскольку в батарее
стряслось новое ЧП и про солдатика забыли, да и первогодком он теперь уже не
был.
И вот как-то раз, придя под утро выключать Зюзика из сети, дневальный Эмский
застал своего единомышленника в полнейшем душевном расстройстве.
-- В Россию, в Тютюнор... А как же я? -- горько вопросил солдатика мохнатый
друг.
-- Главное -- спокойствие! -- сказал перманентный нарушитель воинской
дисциплины. -- Ты не дрейфь, я уже все обдумал. Мы поедем вместе!
-- Это как это? -- приободрился Зюзик.
-- Элементарно. Ты превращаешься в какой-нибудь предмет моего солдатского
обихода, ну, к примеру, -- в расческу или там в носовой платок...
-- В носовой платок?! -- вздернулся лемур. -- Чтоб ты в меня сморкался?!
-- Ну, хорошо-хорошо. Не хочешь быть платком, стань моей новой записной
книжечкой. Ты будешь лежать у меня в нагрудном кармане гимнастерки, а я буду
вынимать тебя время от времени и записывать новые талантливые стихи!..
-- Тюхина?
-- Ну, разумеется, не Пушкина.
Зюзик задумался. Он подумал-подумал и сказал:
-- Слушай, Витюша, у тебя ведь, кажется, нет часов?..
-- Ага, -- подтвердил солдатик, -- мы их с Борькой фрицу толкнули, когда в
наряде были, пропади он пропадом, по офицерскому клубу.
-- Поди, неудобно без часов-то?
-- Спрашиваешь, -- хмыкнул рядовой Эмский. -- Радист без часов, что старшина
без трусов!
-- Ты хотел сказать -- без усов? -- мягко поправил Зюзик.
Витюша открыл было рот, но одернуть этого строптивого говнюка с редакторскими
наклонностями не успел: Злокачественный Зеленый Зюзик, выпав из его рук,
грянулся грудью об коридорный кафель и обернулся великолепными,
золотыми , на кожаном ремешке, с красной центральной секундной
стрелочкой, часиками!
-- Ай да Зюзик, ай да сукин сын! -- обрадовался солдатик.
Фирменные "роллексы" с двумя "л" были удивительно хороши собой. Когда Витюша
надел их на руку, раздался мелодичный, похожий на воробьиное чириканье, звук.
В эту ночь рядовой Эмский на чердак не ходил. Счастливо улыбаясь, он лежал на
своей казенной койке с открытыми глазами. В душе у Витюши пела скрипка...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А вот, коллега, возможный эпиграф к роману, фабула которого, судя по всему,
будет не совсем соответствовать первоначальному замыслу:
"По воронкам и травам родимой земли
Мфусиане в строю по четыре шли!.."
В. Эмский. Из армейской тетради.
И
ведь что характерно, Тюхин! Не далее, как вчера, в курилке, приперев к стенке
Ромку Шпырного, я сунул ему под нос его сраную "победу":
-- Ты чего мне всучил?! Они же ломанные, во, слышишь? -- не тикают!..
И тут Ромка -- ты же знаешь, Тюхин, этого арапа и нахалюгу! тут Ромка Шпырной,
водила нашей "коломбины", жутким образом вдруг бледнеет, начинает трястись,
потеть, шмыгать носом. Он вытаскивает из кармана целую горсть американских,
трехкопеечных штамповок: на, мол, бери хоть все! На что я ему сурово отвечаю:
-- Нам, Роман Яковлевич, чужого не надо! Гоните назад наши собственные!..
Шпырной еще больше побледнел, глаза бегают, руки дрожат, будто кур воровал!
-- Нету, -- говорит, -- у меня ваших часиков, Виктор Григорьевич!
-- Где же они? -- спрашиваю.
-- Н-не знаю... Может, потерял... или украли, то есть в смысле -- сперли!
А я ему: вре-ошь! -- и за яблочко. Как -- помните? -- того пленного под
Кингисеппом.
-- Ей Богу, -- хрипит, -- не вру!.. Я их это... я их только ножичком
подковырнул, а они... а они как заматюкаются и... и порх!
-- Чего-чего?!
-- И -- порх, и... улетели!
Вот какую баечку сочинил мне этот клинический клептоман и брехун Шпырной... А
тут еще это свечение. Мы поначалу было обрадовались, подумали -- солнце
всходит, но где же это видано, Тюхин, чтобы солнце всходило сразу с четырех
сторон света?..
Багровые, то разгорающиеся, то затухающие сполохи озарили нашу и без того
тревожную жизнь, коллега. И чует мое вещее сердце: это еще только
"Интродукция", "Рондо каприччиозо", Тюхин, -- впереди!..
Глава седьмая
Некто в полувоенном и прочие

И протрубил Шутиков. И было утро. И на завтра опять имела место "шрапнель" без
подливы, сухари без масла и чай без сахара. После перекура я забрал
аккумуляторы с "коломбины" и -- раз-два, раз-два, раз-два -- трусцой побежал в
гараж, к Митьке Пойманову, заряжаться. Несмотря на недавний перекусон, в животе
подсасывало, ныло в подреберье, каждый шаг тупо отдавался в затылке (давление,
давление, милорд! нужно обязательно на обратном пути заглянуть в санчасть,
смерить давление!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63