..).
Все катаклизмы в моей жизни начинались самым зауряднейшим образом. Будущую
жену, к примеру, я встретил на автобусной остановке. Помню, во всех
подробностях -- вплоть до скомканной пачки из-под печенья на тротуаре -- помню
этот судьбоносный, в небесных просверках, поворот за угол пищеблока: слева
затуманенный плац, справа вдоль фасада фанерные, с белым по красному
заповедями, щиты: "Крепи оборону ратным трудом!", "Мускул свой, дыханье и тело
тренируй с пользой для военного дела!"... Раз-два, раз-два, раз-два... (И в
боку -- точно кирпич зашит. Нужно спросить но-шпы...)
С какого-то рожна вспомнился вдруг вчерашний ночной кошмар. От спертого воздуха
что ли, мне в казарме вечно снилось что-то несусветное. Примерещился
склонившийся над моим смертным одром сержант Филин: лупала золотые, как
надраенные асидолом пуговицы, под носом чужие эпохальные усы. По-сундуковски он
скрежетнул зубами и, пустив дым из ушей, процитировал Отца Народов,
бесмилляевским поносным голосом, но на свой, разумеется, манер: "Мир, сукабля,
будет сохранен и упрочен, рядовой, бля, М., если народы, бля, мира возьмут дело
сохранения мира в свои руки и будут отстаивать, сукаблянахрен, до конца!"
Размышляя о смыслах столь причудливой эклектики, я старался как можно выше
вскидывать коленки -- раз-два, раз-два, раз-два! но тут сверху, точно из
мусорного ведра на голову, пало на меня:
-- Локтями, локтями, Тюхин, поэнергичнее! И следите... м-ме... за дыханием:
носом вды- хаим , ротом выды -- и тоже - хаим , Финкельштейн вы мой
невозможный!.. Айн-цвей, айн-цвей, айн-цвей-дрей!..
Я застыл, точно гвоздь, по которому тюкнули кувалдой!
Из окна офицерского кафе на втором этаже, обмахиваясь шляпой, выглядывал
субъект, который в том моем вчерашнем казарменном кошмаре отпихнул плечиком
недостоверного Иосифа Виссарионовича и, гаденько хохотнув, обрадовал: "Слушайте
вы его больше, солнышко вы мое... м-ме... ненаглядное! Ни рук, ни народов, ни
самого... м-ме... мира, Тюхин, -- вашего , понятное дело -- уже и на
картах нет-с!" А когда я, обмирая от ужаса, задохнулся: "Что, во... война?!" --
он, окурок слюнявый, скривил козлиную свою морду: "И-и, война!.. Да вы
оптимист, батенька! Хуже, Тюхин, куда хуже: сущая гибель !
Он был в черных, невзирая на темень, очках, в расстегнутом кителе без погон на
голое тело, с бильярдным кием в одной руке, с фужером в другой.
-- Ричард Иванович?! -- оправясь от потрясения, воскликнул я. -- А я думал, вас
уже нету...
-- Плохо, плохо же вы обо мне думаете! Кикс и два шара за борт, душа моя! И
давайте наперед условимся: и для вас, и для всего этого зоопарка за колючей
проволокой я... м-ме... Рихард Иоганнович!..
-- Да уж не Зорге ли?! -- ахнул я.
-- Экий вы, Тюхин! Тьфу, тьфу на вас!.. Впрочем, что я... м-ме... говорю!..
Молодцом, друг мой: нет ничего святого! Так держать, стервец вы этакий!..
-- Все мимикрируете?
-- На ходу перестраиваюсь, голубчик, с учетом обстоятельств и реалий окружающей
действительности... Ну, чего вы пялитесь на меня, как марксист на летающую...
м-ме... тарелку? Давайте-ка поднимайтесь и живенько, живенько, как любил
говаривать один наш с вами общий знакомый. Вы, Тюхин, кий в руках держать
умеете?..
И этот юродивый еще спрашивал! Я вспорхнул по лестнице ни разу не коснувшись
ступенек.
Слепец-провиденциалист стоял подле бильярда широко распростерши руки в стороны.
Когда я приблизился, он картинно хлопнул фужер об пол и снял очки. Ну что ж, на
этот раз глаза у него были самые обыкновенные, разве что -- разные: один
черный, а другого вообще не было, на его месте лиловел здоровенный, со знанием
дела подвешенный фонарь, судя по изжелти, обрамлявшей его, давний. Ричард...
прошу прощения, -- Рихард Иоганнович был, как и я, сед, в бороденке под
Мефистофеля, в кургузом кителечке без верхней пуговицы. На нем были галифе и
синие спортивные тапки на босу ногу -- правый с белым шнурком, левый, дырявый,
-- с коричневым.
-- Вот он, вот он счастливый миг! -- изображая безмерную радость вскричал
профессиональный перерожденец. -- Ах, дайте же, дайте я вас обниму и... м-ме...
обчеломкаю!
Разумеется, я не дался.
-- Слушайте, -- прошептал я, -- кончайте ваньку валять. Вы откуда здесь
взялись?
-- Вот тебе и на! Что значит -- откуда? -- все тем же козлячьим своим
тенорочком взблеял Зоркий. -- Оттуда же, геноссе, откуда и вы.
-- А я откуда?
-- Ай-ай-ай! Будто и не помните!..
-- Да я башкой ударился, когда с дерева падал... Лодку, помню, отвязывали...
Как в плену был, помню... Какие-то лимончики...
-- А как Даздраперму Венедиктовну шлепнули, это вы... м-ме... забыли?
-- Ей Богу!..
Рихард Иоганнович внимательно посмотрел на меня одним глазом.
-- Экий вы... незлопамятный. Впрочем, может, оно и к лучшему: всякая чушь по
ночам сниться не будет. -- Он надел очки. -- Так что давайте-ка, Тюхин,
считать, что мы с вами, ну, скажем, с неба... м-ме... свалились.
-- А что -- и не с неба?!
-- С неба, соколик вы мой, с неба, с самого что ни на есть поднебесья! Руки вот
так вот раскинули, аки крылья, и -- бац!.. -- И тут он, гад, все-таки обнял
меня. Мы крепко, по-братски, троекратно облобызались, после чего этот поганец
сплюнул.
-- Ай эм глюклих!.. Вундербар! -- забормотал он, шмыгая носом. -- А то ведь я
опять того-с, Тюхин: незаслуженно претерпел, подвергся!..
-- Хорошо били? -- вытирая губы рукавом, поинтересовался я.
-- Изверги, сущие изверги!.. А как пытали! Особенно этот ваш кучерявенький
такой, цыганистый. Прямо с ножом к горлу: говори, говорит, парашютист, когда
будет "приказ"!..
-- Это Шпырной, Ромка...
-- Да ведь как же не громко?! Аппаратик-то мой слуховой они у меня на предмет
экспертизы реквизировали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63