Товарищи Фавианов, Скворешкин и Сундуков грустно переглянулись.
И тут за спиной раздался вздох, от которого шевельнулись мои пресловутые,
Тюхин, пейсы:
-- Это кто же у нас тут права-то качает?! Это что же это за плевака прямо-таки
в душу мою материнскую плюет?! -- вопросила Христина Адамовна глубоким грудным
голосом.
Я хотел было прояснить ситуацию, я уже сказал было "а...", но она шлепнула меня
по затылку своей нежной рученькой, да так, что я едва успел поймать на лету
злосчастную пластмассовую челюсть.
Христинолюбивое воинство в соседнем зале разразилось дружными аплодисментами.
-- Отставить разговорчики! -- гаркнула Мать Полка. -- Эвона куда загнул:
"арестованные товарищи"! Азиятский верблюд твоим говнюкам товарищ! Перепилися
тута, как цуцики, переблевались, Виолетточку, подругу мою сердечную, чуть не
трахнули, чести девичьей чуть не лишили! В чулане я их, безобразников, заперла
ой да на протрезвление. А ты, Тюхин, раз уж такой умный нашелси, на-кося бери
ключи, иди выпущай своих пачкунов, и чтобы духу ихнего туточки больше не
было!..
Сопровождаемый тягостными взорами трех бывших своих военачальников, я, как
оплеванный, потащился к запертой на большой висячий замок двери морозильной
камеры. Даже сейчас, по прошествии времени, не могу без содрогания вспоминать
эти роковые мгновения. Дабы избежать возможных кривотолков, привожу текст
случайно сохранившегося у меня официального документа.
"Матушке Христине Адамовне
от раба Божия Тюхина,
отставного генералиссимуса
РАПОПОРТ
Сего дня, числа коего не знаю и знать не хочу, я, раб Божий Тюхин, будучи
послан с ключами и подошед к дверям, всунул оный инструмент в отверстие,
каковой в отличие от некоторых иных предметов, участвующих в актах,
благополучно вхож был и, достигнув упора, произвел подобающий эффект путем
неоднократных нажатий и интенсивных поворотов. Не токмо душа, но и плоть моя
вострепетала от счастия, когда препона отверзлась и очам моим явлена была
заветная тьма, хранительница неизъяснимых восторгов и поистине гастрономических
наслаждений. "Эй вы, лямурьянцы, где вы тут?" -- голосом, полным дружелюбия,
окликнул я. Увы мне, увы! Вместо чаемых Филина, Шпорного, Шпортюка, с
леденящими душу криками, на волю вырвались два диких, четвероногих, безумно
вытаращивших лемурьи свои глаза, демона! Все в ссадинах, перьях и экскрециях с
ног и до голов включительно, они, опрокинув меня, с диавольской быстротой
кинулись к служебному выходу, совершенно не обращая внимания на мои горестные к
ним призывы. Вслед за оными, заставив меня онеметь от неописуемого ужаса, из
тьмы кромешной выметнулась тварь пернатая, бесшумная, ночная! "У-ху-ху ху-
бля!" -- выкрикнул крылан и скрылся, испещрив меня пометом, своим напоминая мне
полетом пропащий Рекрутского дельтаплан..."
Дальше меня, к сожалению, понесло, что к вечеру приняло характер стихотворной,
усугубленной наложившимся на нее внезапным запоем, горячки.
О, как бы мне хотелось сказать вам, дорогие читатели, что все изложенное в этом
бредовом рапорте, не более, чем плод поэтического воображения, на худой конец
-- не слишком удачная шутка моих допившихся до чертиков сослуживцев. К
несчастью, действительность, до сих пор преследующая меня ночными кошмарами,
оказалась еще страшнее. Филин, Шпырной и Шпортюк не только с воплями вырвались
на свободу, но и, ни на секунду не останавливаясь, совершенно необъяснимым
образом миновав КПП, скрылись в неизвестном направлении, причем дезертирство
это было совершено столь дерзко и умело, что не только командование, но и я,
автор, пребываю в полнейшей неизвестности относительно их нынешнего
местопребывания.
Случившееся до такой степени ошеломило меня, что я вернулся в подсобку лишь
часа через полтора, поддерживаемый под руку сердобольной Виолетточкой.
-- Наши здесь н-не пробегали? -- с трудом выговорил я, и покачнулся, и чуть не
повалив их обеих -- начальницу пищеблока и ее сотрудницу -- хохотнул. -- Без
паники, девоньки, это возрастное...
-- Ваших всех, как ветром сдуло, -- поднимая меня за шиворот на ноги, сухо
заметила Христина Адамовна. -- А ежели ты, говно собачье, имеешь в виду фрица
Гришку, то этого сухофрукта я действительно заарестовала. И вот что я тебе
скажу, Тюхин: не наш это, ой не наш человек! Цена ему -- три копейки, пятачок в
базарный день, а убытку -- на весь наш бабий капитал, не считая затрат на
лечение. И кабы не моя широкая славянская душа, я б этому черту безрогому
эскалопа с подливой шиш бы предложила, на-кося выкуси, сказала бы я ему
по-нашему, по-русски! Но будучи всенародно избрана на высочайший руководящий
пост и руководствуясь принципами, я тебе, Тюхин, даю последнюю возможность
накормить преступного подельника жареной свининкой, а от себя лично шлю этому
кастрату компотику с бромбахером!
Тут я аж поперхнулся, а она так врезала мне по спине, что я мгновенно
протрезвел и уже через минуту-другую поспешал с подносом на гауптвахту:
раз-два, раз-два, раз-два!.. Винегретик заказывали? Ах, не заказывали --
плюсуем еще полтинник. Итого с вас двенадцать долларов восемьдесят семь центов,
сэр!..
По меньшей мере странная картина предстала очам моим на гарнизонной гауптвахте.
Железная дверь одной из ее камер, предназначенных, как правило, для смертников,
была гостеприимно распахнута, изнутри ее раздавался козлячий хохоток моего
ненавистного, приговоренного Христиной Адамовной к расстрелу, сообщника.
-- Ой ты, гибель, гибель! Гибель юбер аллес!.. -- гадким голосом напевал Рихард
Иоганнович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63