..
-- А главное, безрогий и бесхвостый!.. Эх, Тюхин, Тюхин, ну что -- все еще в
сомнении? Поди, в сатанинский чин меня уже произвели?! А я вот он, весь на
виду. Да разве ж черти такие?! Тьфу-тьфу на них!..
-- Ну а кто же вы тогда, если не черт? Ведь не Рихард же Иоганнович!
-- И не Рихард Иоганнович, и не Зорькин, и не Соркин, и уж тем более -- не
Сорокин...
-- Но кто же, кто?..
Мой собеседник невесело усмехнулся:
-- Извечный советский вопрос: кто вы, доктор Зорге?.. Вы что, действительно до
сих пор не поняли кто я?.. Ай, Тюхин, Тюхин, Тюхин, а еще инженер человеческих
душ!.. Ах, вы не технарь, вы гуманитарий!.. Двойка, все равно -- двойка вам с
минусом, как любил говаривать наш общий товарищ Кондратий Комиссаров.
Кондратия-то помните? Не забыли, как его перекосило по вашей писательской
милости?
Я молчал, потупившись. Сказать мне было решительно нечего. А тут он и вовсе
добил меня.
-- Так, говорите, в виде филина этот ваш сержантик из чулана вылетел?
У меня даже спина похолодела: откуда, откуда он мог узнать о том, что только
еще вертелось на языке моем?!
Я поежился.
-- Ай, да успокойтесь, уверяю вас: никакой такой... м-ме... мистики, -- словно
читая мои мысли, сказал этот голый мистификатор. -- Мне про это ваше ЧП еще час
назад Гибель все уши прожужжал... А пропо: вы зачем это, геноссе, задурили
головы этим мальцам? И нашли же ведь чем дурить-то: либерализм, приоритет прав
личности!.. Вот погодите, ужо будет вам приоритет!..
-- А вам? Вы-то, похоже, первый по списку...
-- Похожесть, Тюхин, она штука... м-ме... обманчивая, ой какая обманчивая! Вот
вы свининку-то, небось, в отличие от меня, идиота старого, ели?.. Ну,
сознайтесь, ели? А?..
-- Ну ел... Все ели.
-- "Все", -- передразнил Рихард Иоганнович, да так нехорошо, так гаденько, что
у меня аж под ложечкой засосало -- томительно, тоскливо.
-- Экий вы... заединщик! Тьфу, глаза бы мои на вас не глядели. А ведь с виду,
вроде, человек как человек...
-- Вы чего, чего это? -- оторопело пробормотал я.
-- А то, Тюхин, что съели вы не свинью, а своего героического командира --
товарища подполковника Хапова, Афанасия Петровича!..
Я помертвел от ужаса:
-- Это как это?!
От рядового М. -- незаурядному Тюхину

И тут уместно вспомнить, что разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной.
В. Набоков "Н. Гоголь"
Майн
либер фройнд!
Кем я только ни был в этой пропащей жизни моей: маменькиным сыночком,
вредителем, вундеркиндом, оболтусом, песочинской шпаной, слесарем, лириком,
злостным нарушителем воинской дисциплины, вечным студентом, референтом,
лауреатом, делегатом, другом и братом, консультантом за штатом, профессионалом,
любителем, растлителем, просто блядуном, мракобесом, антисоветчиком, горьким
пьяницей, пациентом, подсудимым, шизиком, снова пациентом, сильной личностью,
гражданственным поэтом, патриотом, подписантом, демократом, оппозиционером, и
снова, в который уж раз, делириком, -- о кем, кем я только ни побывал, прости
Господи, но людоедом, антропофагом!? О-о!.. Потрясение мое было столь велико,
что я, забыв прошлые обиды, кинулся в санчасть. Смертельно перепугавшийся
Бесмилляев крикнул на помощь Негожего. Вели они себя как-то очень уж странно:
даже не попытались мне сделать "пирисидури", отводили глаза, краснели, прятали
руки за спину, украдкой переглядывались. В конце концов мне стало так тошно,
что я выскочил на свежий воздух и там, под сиренью, сунув два пальца в рот,
мучительно облегчился. А когда я поднял голову, он уже был там, наверху. В
напяленной поперек пилотке, как всегда сонный, до пупа расстегнутый, по
розовому небу шел Шутиков с трубой. Выйдя на самую средину, он привычно, как
спозаранок на плацу, облизал обветренные сквозняком вечности губы и вскинул
свою златую архангельскую трубу.
"Вот, вот оно -- сейчас начнется!" -- пронзило меня. Ноги непроизвольно
подкосились, я упал на колени и, нащупав на груди марксэновский крестик,
облегченно перевел дух и поднес сложенные в щепоть пальцы ко лбу. Душа моя
замерла: о сейчас, сейчас!.. А между тем голова Шутикова по-мфусиански
запрокинулась, щеки надулись, он даже привстал на носки, всего себя отдавая
звуку, но как раз звука-то и не было, точь-в-точь, как в нашем солдатском клубе
почти на каждом сеансе. Ни единой нотки не донеслось с горных высей до
тюхинского слуха моего. Я точно оглох, как тогда, в Тютюноре, где подполковник
Копец, заподозрив в моих струпьях малярию, обкормил меня несусветной хиной...
Горькая, невыносимо, как лекарство, горькая догадка шевельнулась в душе моей:
но ведь это же... это же опять нога... все тот же -- мираж!.. фантом, иллюзия,
фата-моргана, Господи!.. Нету, да, похоже, и не было его никогда -- этого
надоблачного Шутикова. Примерещился, привиделся, как черт в углу комнаты. Как
приблазнилась мне вся моя, во вдохновенных привставаниях на цыпочки, так
называемая жизнь -- с гонорарами, бабами, персоналками, стихами, писательской
поликлиникой... Не было никакой такой жизни, милостивые государи! Имела место
одна здоровенная, с белесыми, как у товарища Хапова, ресницами, все норовившая
подметнуться мне под ноги, свинья. И уж коли оказалась она съеденной по
неведенью, то моя ли, о моя ли в том вина, милые мои, дорогие, хорошие!?
И тут я зажмурился, и перекрестился, и прошептал:
-- И даже если это так, тогда тем паче, Господи!..
И вот, Тюхин, я, как тот герой Достоевского (помнишь безымянного, смешного,
возомнившего, будто он и впрямь смог совратить кого-то, человека?), как тот
недостоверный, совершенно нерусский чудик, я встал и пошел, пошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63