"Зачем?" отвечаю себе так: "А хотя бы затем, чтобы как
можно дольше видеть в строю грудь четвертого, точно такого же, как я,
настоящего человека !.."
Моча наконец-то иссякла. Аккуратно застегнув ширинку, товарищ Сундуков, глядя
вдаль, на зарево, произнес:
-- Ну что ж, вот, кажется, и пришла, Витек, пора прощаться. Не скрою, говорю
эти слова с болью, потому как предчувствую: без меня ты пропадешь. Утешает
мысль о том, что если ты и пропадешь, то пропадешь за Родину. Верю. Заранее
горжусь. С хутора приказываю уходить без промедления. Своему шакалу очкастому
передай: попадется под горячую руку -- шлепну, не задумываясь. Ну -- будь!..
Мы крепко, со слезами на глазах, обнялись.
-- Пора! -- посмотрев на компас, решительно сказал товарищ старшина.
Поглядывая на часы, служившие ему компасом, старшина зашагал вперед, на полымя,
а когда шагов через пятьдесят красно-синяя секундная стрелочка вдруг замерла,
отстегнул от пояса саперную лопатку и, бдительно оглядевшись по сторонам,
прошептал:
-- Похоже, здесь!
Когда он закопался уже по грудь, я все-таки не удержался и спросил:
-- Вы это... вы, товарищ старшина, чего делаете?
От неожиданности услышанного он даже распрямился.
-- А где же твоя солдатская смекалка, рядовой Мы?! -- покачал Сундуков мудрой
своей головой. -- Ведь если по земле нельзя, а по небу нет никакой физической
возможности, остается один выход...
-- Прокопаться под поверхностью! -- пораженный простотой и одновременно
гениальностью старшинского замысла, пробормотал я.
Вот так под покровом ночи, посреди капустного поля наша боевая группа "а"
разделилась на две. Группу "а-примо", взявшую под землей курс на Вюнсдорф, на
штаб Группы Советских Войск в Германии (ГСВГ), возглавил товарищ старшина
Сундуков. Группу "а-секондо" -- оставшуюся дожидаться возможного утреннего
открытия дороги возглавил ваш покорный слуга -- рядовой М.
Трудно, да что там трудно! -- практически невозможно передать простыми
человеческими словами те чувства, которые обуяли меня, когда я, встав на
колени, заглянул в космически бездонную глубину ночного подкопа. Пожалуй,
только стихи, сочиненные мной многие годы спустя, способны, хотя бы в какой-то
степени, выполнить эту задачу. Вот они:
Баллада о пропавшем без вести.
На ладони поплевал и взялся.
Вот уже по сердце закопался.
Вот уже -- глядите! -- с головой
скрылся, как в окопе под Москвой.
До зари под звяканье металла
глина из могилы вылетала.
Это было в среду. А в четверг
полетело воронье наверх
из железа клювы -- вбогавдушу!..
В пятницу -- клубами дым наружу
из могилы странной повалил!
Я нагнулся и что было сил
гукнул вглубь, во тьму... Но мне на это
никакого не было ответа:
ни плевка, ни свиста, ни рожна,
ни покрышки, Господи, ни дна...
Увы,
увы! -- вместо того, чтобы скоротать ночь в кустах, я вернулся в гаштет с
красным фонарем над входными дверями. Мало того, прямо какой-то черт меня
дернул вернуть Хромому Паулю три несчастных пфеннига, которые я задолжал ему
еще тогда, в юности, той самой злополучной ночью, после которой этот коварный
фриц притащил забытые мной и Колькой-Артиллеристом автоматы на КПП.
-- Данке шен, дорогой геноссе, за твое гомерическое долготерпение! -- сказал я,
выкладывая на прилавок три маленькие монетки (монетки, опять -- монетки!..) по
одному пфеннигу.
Когда до Хромого Пауля дошел наконец смысл происходящего, он, дико всплеснув
руками, завопил:
-- Это зовзем-зовзем-зовзем-зовзем карашо, тфаю мать, на куй, таварич!
И просияв, выставил мне от фирмы литровую бутылищу "корна" (кукурузная, пропади
она пропадом, водка -- прим. Тюхина). Вот она, падла, меня и погубила!
Бог его знает, может туман над дорогой и впрямь рассеивался на заре, но я этого
как-то не заметил. Во всяком случае в голове у меня все окончательно
помутилось. И вообще. Или корн оказался какой-то не совсем такой. Не знаю. Не
помню. Помню, как втроем пели "Катюшу". А потом мы с Матильдой оказались
почему-то на белом рояле и тоже какое-то время пели. А потом и вовсе плясали
обнаженные. Тьфу, и вспоминать-то противно!.. Зачем-то падали с ней вдвоем на
колени перед благородным Паулем... Григория Иоанновича помню. Помню, как он
ползал на карачках передо мной, умоляя куда-то смываться пока не поздно.
"Минхерц, -- кричал он. -- Да вы что, совсем уже узюзюкались и озвезденели?!"
Короче, ближе к вечеру в спальню Матильды со страшным грохотом вломились эти
выродки: Гибель, Гусман, Иваненко, Петренко и Сидоров.
-- Хенде хох! -- хором вскричали они.
Вот так меня и взяли совершенно, извиняюсь, голенького, господа.
Глава семнадцатая
И разверзлись хляби небесные...

Когда я проснулся, проклятый вой продолжал раздаваться в ушах: Улла... улла... улла... улла..."
Г. Уэллс. "Борьба миров"
Господи,
до чего же все, в сущности, одинаково, скучно, до истомы, как у нынешних
корифеев, бездарно!.. -- слепящий свет рефлектора, сменяющие друг друга, но по
сути ничем друг от друга не отличающиеся, следователи, и вопросы, вопросы,
вопросы, вопросы...
-- Фамилия?
-- Имя?
-- А если честно, как левинец -- левинцу?
-- Куда вы дели труп зверски замученной вами Христины Адамовны Лыбедь?
-- А где же тогда Виолетточка?
-- Кто взрывал пищеблок?
-- Назовите инициалы этого Шопенгауэра.
-- Перечислите всех остальных членов вашей преступной организации!
-- Кто такая Даздраперма Венедиктовна?
-- Где Сундуков?
-- Какой еще адмирал?! Вы что, издеваетесь, что ли?!
-- Где заложено второе взрывное устройство с часовым механизмом?
-- Причем здесь мыльница?
-- Кравчук?!
-- Минуточку-минуточку, а Толстой Б.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63