- Я, братцы, предлагаю выпить еще раз за нашего друга и товарища,
наполним рюмки и поднимем их по обычаю, не чокаясь. Поехали!
- За Саню!
- За Акишиева!
- Пусть ему в другой раз земля пухом станет!
- Чтоб все было хорошо...
- Дай бог ему здоровья, - болтнул кто-то, не зная сам, что говорит.
- За упокой души...
- Вдуматься, хороший мужик сгублен.
Застучали вилками, тарелками. Ели рыбу. Ели салат. И говорили уже
громче обычного. Пьянели на глазах. И это от того, что хозяйка, по
наущению Иннокентия, к охотничьей водке подкинула несколько бутылок спирта
- девяносто с лишним градусов. Причем, никто не отказывался. Метляев,
например, с Мокрушиным дербалызнули по чайному стакану. Причем, Метляев не
закусил ни грамма. Единственным, кто не внял расплывчатым словам
Иннокентия про Сашку, был Метляев. Ему сразу не понравилось, как
Иннокентий, говоря о Сашке, в общем-то утаптывает его в могилу поглубже.
Хотя сам и предупреждает: о мертвых плохо говорить не стоит. От всего
этого, от этой какой-то хитрой паутины, оплетавшей прах Акишиева, Метляев
наливался свирепой ненавистью и к себе, и к Иннокентию, и даже к молчуну
Мокрушину, неустанно пьющему, как перед потопом.
Что-то в словах Иннокентия Метляева не устраивало. Не мог он этим
словам радоваться. За что же на Саню-то? Да впервые Метляев - он, Метляев!
- с этим парнем почувствовал себя нужным, не просто человеком,
зарабатывающим _к_у_с_к_и_-тысячи, а интересно думающим о том, как и куда
пойдут по цепочке - слово-то какое привязалось! - все эти поднятые будущие
пиломатериалы, которые они-то заготовили с Григорьевым в том месте, откуда
их было не поднять. Поднял их Саня! Умом своим поднял, пупком и разными
механизмами. Чего же тихо глумиться над мужиком? Чего плести паутину?
Чтобы личность свою выпятить? Да гроша ломаного не стоишь ты, Григорьев,
против Саньки!
Иннокентий, чутьем собачьим уловивший перемену в настроении Метляева,
раскрасневшийся, подобревший, в этой уже общей полупьяной суматохе сменил
свое заглавное место и подсел к Метляеву, все еще пытающемуся оберегать
складки на своих отменных брюках.
- Ну, давай выпьем, - сказал Иннокентий, приобнимая своего дружка.
- Давай, - согласился Метляев.
- Давай выпьем и закусим.
- Давай...
- Закусим, потом опять выпьем, на воздух выйдем.
- Давай...
- Чего ты сегодня? Раскис, побледнел?
- Чего?
- Да, говорю, не такой какой-то...
- А-а! Думаю! Ты, говорит, Коля, _ч_т_о_? Я подсматривал за ними, а
он: ты, говорит, Коля, что? Ты, Иннокентий, никогда так с людьми по
большим праздникам не говорил... А он думал обо всех. А ты в разговоре
всегда на макушке, наверху... Вшивые мы с тобой одиночки, куколки в белых
штанах и вязаных японских кофтах!
- Ну, это ты, допустим, загнул, - по-дружески обнял товарища
Григорьев. - Я, к примеру...
- Ага, я. Видишь, я... А Санька говорил _м_ы_. Он это _м_ы_ даже
объяснял. Пусть и со слов Нюшкиных. Умное-то он налету подхватывал и
внедрял. Понял, внедрял!
- Так он же из армии только вернулся, - попытался сгладить шуткой
Григорьев.
- А мы с тобой, значит, не были там? Ты умным себя считаешь после
этого?
- Да демагогия все это! - стал нервничать Григорьев.
- Демагогия? - Ты меня тогда, Иннокентий, извини.
- Ну кто говорит, что такие вещи демагогия? - Григорьев попятился
назад. - Такие вещи, конечно...
- Такие вещи складываются из дела, ты понял меня! А его дело на виду!
Ты, извини меня, нагадил, а он за тобой лес вытащил.
- Не ты, а мы, - сцепил зубы Григорьев: ему начинало все это
надоедать.
- Извини! Тут извини-и! Не мы, а ты! Тебе Мокрушин, скажем, говорил,
что это бросовое будет дело? Говори, говорил? Говорил! Мы рубили-то в
такой низине, что канал потом какой рыли? А рыл-то день и ночь Саня
первым. Вот он и человек. А мы с тобой эту свинью подсунули. Демагогия?
- Ты что же думаешь? Он там надорвался? - не выдержал Иннокентий и
стукнул по столу кулаком. - Да ты погляди на всю его жизнь! Его люди
надрывали без нас с тобой! Твой коллектив надрывал, объединенный общими
делами и общей работой! В групповых объединениях он твоих надрывался!
- Из-за нас, таких! - грохнул и Метляев. - Из-за меня, тебя на пуп
пер! Ты, оказывается, тоже пронюхал, какой у него диагноз? Пронюхал?
- Заткни глотку!
- О-о! Заткни глотку! Бить будешь? Пьяного бить будешь? Сам-то ты не
пил, хитрый! Сам-то ты в начальство к нам лезешь, как купец, споив быдло!
А Саня: ты, говорит, Коля, _ч_т_о_? Я подглядывал, что они разлеглись-то,
а он говорит: ты, Коля, что? Бей! Бей, падла, штаны мои новые рви! Зачем
они мне, если я после всего голым хожу по миру! Я прикрываюсь, а люди
тычут: "О, это ведь из-за него Саня-то наш помер! Не от отравы!"
- Ты ведь сам, дешевка поганая, всем долдонил: отравили, отравили! В
новых-то штанах Клавке в ... въехать хотел... И свою Зиночку отправил на
Большую землю. Да, знаешь, что я из тебя сделаю коклетку на закусон!
Иннокентий Григорьев попер было на Метляева, но вдруг встал громадный
Мокрушин поперек комнаты:
- Не смей! Больше пальцем никого не тронешь, ежели в артели оставим!
- Значит, бунт на корабле? - Иннокентий еще храбрился.
- Баста! - Мокрушин горой насунулся над столом. - Нельзя, братцы,
после Сани жить по-зверски. Невмоготу это мне, к примеру... Как хочете,
братцы!
- И мне тоже, - засуетился Васька Вахнин.
- Ты бы замолк, застегнулся бы на засов. - Метляев, покачиваясь,
вышел из-за стола и направился к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23