Испепеляюще глядел на них Иннокентий Григорьев.

14
Все на земле угомонилось. Даже птицы и те притихли. Интересно было за
ними глядеть: уйма их сюда наприлетала, с самых неожиданных направлений
шли они гнездиться; летели и с юга, и с севера - птица-то войдет в полосу
хорошей погоды и по ней, этой полосе, поворачивает к дому, к своим
гнездам... Люди в количестве девяти человек - не птицы, приползли они в
эти болота на железных колесах. Хатка оказалась, естественно, не занятой,
в первые же часы загула печь, так натопилось, так жарко стало, что ночью
сбросили с себя одеяла, хотя на дворе было холодно, ненастно.
За окном шумел лес: кедровые сосны, березовые рощи, расправлялись
травы: купальница, кровохлебка, крапива... Акишиев встал, ему не спалось.
Одел болотные сапоги, накинул брезентовый с капюшоном плащ и, чтобы никого
не будить, пошел к месту, где лежал неподнятый лес.
Он прошел мимо сидящих под навесиком Метляева и Васьки Вахнина.
Васька весело пытался врать, как он в позапрошлом году собирался строить
межмикрорайонный общественно-торговый центр, рассчитанный на 30-35 тысяч
жителей, возводится он, между прочим, в Харькове на Московском проспекте,
близ станции метро, где Васька когда-то жил со своей первой женой. Ребенок
у него там, мальчонка Славка. Понимаешь, в душу, язви те возьми, запало
такое желание - хоть одним глазом поглядеть иногда на мальчонку. Он же
мой!
Почти двадцать дней он там проишачил, жена его первая уже, конечно,
живет с хахалем, а Славку - такая мстительная - отправила на лето в
деревню. Скучно стало Ваське, жена в батистовом платье с вышивкой, в
джинсовых босоножках, а хахаль ее в бархатном пиджаке, Ваське же ребенка
собственного не показывают; хотя не знал он, долго ли будет жить в этом
городе, дружок на работе успокоил: хороший левак укрепляет любой брак, и
когда осыпались последние листы, запил он по-черному, один на один.
Почему, как? Они живут, а Славка же тоже человек. Приходит он в жизнь,
ничего не может, руки у него слабые, ноги у него слабые... Ну чего ты,
Метляев, смеешься? Все ведь за него решают баба, с которой я не разведен,
и ее хахаль в бархатном пиджаке. Славка-то, поди, хитрил - у него чуть что
- слезы, в губки лезет целоваться. Немудро жизнь построена перед ними!
- Что же ты хочешь, чтобы он с тобой по здешним болотам таскался?
- Я? Я хочу, чтобы он в суворовское пошел. Загубят они его.

Акишиев специально замедлял шаги, гасил их топот, чтобы послушать
Васькин разговор. Забулдыга. Вот тебе и забулдыга! В каждом - человек
сидит, - улыбнулся про себя Акишиев, углубляясь в тайгу.
Дождь все сыпал и сыпал, хотя просветлело, уже и не такая мутная
неразборчивость была вокруг. Вдруг в тишине что-то хрустнуло, Акишиев
оглянулся. Тьфу ты, лешая! Стояла Нюша, тоже в болотных сапогах, в плаще и
косынке. Она как-то в этой сумрачности помельчала, даже ростом вроде
меньше стала.
- Ты чего? - спросил он.
- А я с вами, можно?
- Сама пришла и сама спрашивает: можно! Что я место занял все - иди!
- А куда вы?
- Как куда? На рекогносцировку.
- Значит, на разведку?
- Считай и так.
Пошли молча, он вышагивал, не заботясь о ней, но Нюша не отставала ни
на пядь. Чего бы ей идти? - думал Акишиев о своем деле. - Лежала бы в
тепле. Завтра ведь вставать чуть свет. Но ему было хорошо, неодиноко.
Пусть идет. За мужиками-то тоже так вот шли по глухомани. Ведь шли же
первые здесь когда-то. Упорства у них было ой-ой-ой! И бабы шли за
мужиками. Теперь, гляди, край-то полнится делами какими... Спать-то и нам
некогда! У него было какое-то особо приподнятое настроение: доехали, как
птицы долетели, благополучно, схода и в бой бы!
Он давно уже рвался к работе. С директором они приезжали сюда, он
кое-что прикинул и наметил, и сейчас хотел еще раз убедиться, что прикидка
его не высосана из пальца - болотный мужик, Акишиев знал, что в прошлый
раз не ошибся. Теперь он ее, прикидку свою, подбрасывал, как циркач, и
так, и этак поворачивая ее в свою сторону. Рядом шла и что-то бормотала
про себя Нюша. Ему стало еще хорошее, и он спросил полушутливо:
- Ты что шепчешь-то? Молишься?
- Ага, - засмеялась она грудным смехом. - Послушайте молитву-то!
Неподвижно стояли деревья и ромашки белели во мгле, и казалась мне эта
деревня чем-то самым святым на земле...
- Ты еще и стишки сочиняешь, девка.
- Да вы что? Это же Рубцов! Вы что, не знаете?
- Нас в армии учили другому.
- И этому учили, неправда!
Он остановился, удивляясь ее непримиримости и серьзности.
- А ну, а ну как, скажи еще, - и когда она, краснея, вновь выпалила
ему этот куплет, он согласился: - Да, ты права!
- Правда, понравилось?
- Понравилось, - искренне признался он: что-то и на самом деле
защемило от простых и незамысловатых слов.
- А я еще знаю, - обрадовалась она. - Хотите прочитаю? Правда, вы уж
меня не ругайте, когда собьюсь...
- Валяй, - привалился он к кедрачу, закуривая. Лопату, которую нес с
собой, воткнул в землю и на нее облокотился потом, внимательно Нюшу
разглядывая.
Она покрасивела, ноздри как-то разошлись, стали резко-белыми. Ты,
гляди, бабочка, - ахнул он.
- Как я подолгу слушал этот шум, когда во мгле горел закатный
пламень! Лицом к реке садился я на камень и все глядел, задумчив и угрюм,
как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной и кто-то
древний клинописью птиц записывал напев ее былинный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23