- Оно-то, конешно, - засуетился низкорослый, хорошо выбритый Метляев,
- заработок у нас _к_а_р_я_ч_и_т_с_я_! Не заработок, а золотая жила. - Он
уже где-то запачкал свои желтые носки и край пиджака о сажу.
- Дураки, дураки, дураки! - вскипел Иннокентий Григорьев. - Они ишо
не взяли, а вокруг себя создают легенду и зависть. Молчи, говорю! Молчи!
Это я буду думать за вас всех, хитро повторять стану: в палатах лежать -
ломтя не видать! - Григорьев здорово, как артист, изменил голос - ну
старик и старик!
- Счас, конечно, - испугался Метляев, - иное время.
- То-то и факт. Иное время - иные песни...
"Мужик, видать, умный", - решил Сашка, все намеривающийся спросить,
сколько же можно на их работе закалымить: грешным делом у директора он об
этом спросить постеснялся, поверив на слово, что работа хотя пыльная, но
денежная. Теперь выяснялось, что в прошлом году лесорубы заработали за
сезон по четыре куска. "За три месяца?" - переспросил он в ужасе,
прикидывая, куда такую уйму денег они дели.
- Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки, - поостудила пришедшая
к ним Клавка. Она уже переоделась: бархатная блузочка зеленоватого цвета,
без рукавов, черная юбка с народными узорами внизу, чулки новые нейлоновые
и на большом каблуке синие босоножки; юбка теперь модная, ниже колен, и
ноги у Клавки от того вдруг похорошели, излишества-то свои на коленках она
прикрыла.
Клавка выпила с ними за компанию рюмку, глаза у нее посоловели. К
тому времени Метляев навзрыд запел: "Ты меня не любишь, не ласкаешь, разве
я собою не прыгож?" Иннокентий Григорьев сразу же подхватил песню, видно,
они давно спелись; в два голоса они долго орали, и пришедший младший сынок
Клашкин заглядывал в небритый, замазанный огуречными семечками,
старательный в пении рот бригадира Иннокентия Григорьева. Потом Метляев
выбивал в черных лаковых туфлях чечетку, но, видно, у него к тому времени
наступил перепой, ноги его путались, били совсем не в такт, он не сдавался
и выпендривался. Наконец, Метляев признался:
- Под губы разве спляшешь? Вот я в воинской самодеятельности под
гармошку давал!
Оказалось, что в селе гармонистов нету, был один в клубе, но от
скуки, не совладав с собою, пустил под откос добро, сжег пол зрительного
зала. Не в укор будь сказано директору - либерал, пожалел тот гармониста,
вытурив его из поселка и покрыв лишь словесном стыдом, срамом и позором.
- Не было друга ему, - сказала Клавка, любившая людей, как говорится,
с приветом, правда, любила она их, когда те жили от нее на расстоянии. -
Что с вас возьмешь? А он под гармошку романсы пел. Ты, Метляев, скажем,
душу его постиг?
- Я? Я, Клава, тоже кое в чем тумкаю. Только я, Клава, не выдвигаю
свои романсы наперед себя. Я человек скромный. На Большой земле я даже мог
бы заведовать любым клубом.
Сашка, чтобы они больше не спорили, сознался, что на баяне он
пиликает. Метляев недоверчиво ощупал его глазами, но решился по такому
случаю пойти к Семену Мокрушину - у того есть баян, он купил сынку,
который учится теперь в Салехарде в музыкальном учреждении, только
остается Мокрушину баян отправить.
Метляев пошел, а Клавка крикнула вслед:
- Не даст он.
- Мне-то? - Метляев приостановился на пороге. - Да я что хочешь
достану. - И весело хлопнул дверью.
Когда за окном исчез его модный тонкий силуэт, Иннокентий Григорьев
усмехнулся:
- На мое место метит. Думает, что так близко. Думает, ежели директор
взъелся, на минутку замахнулся, уже все... Иннокентии не такие! Их голыми
руками не возьмешь!
- Не понял он, Иннокентий, что артельная каша-то лучше, когда подвоху
нету, - отозвалась Клавка.
- Тьма он кромешная, хошь и в желтых носках топает.
- В старину здесь бы ему это так не спустили. По уши в долгах, а
лезить на раздор.
- Уймем! - пообещал Иннокентий Григорьев. Мужик он был жилистый, весь
налитый силой и злостью. На щеках у него заходили желваки.
Пока Григорьев между слов обещался стереть с лица земли всякого, кто
у него поперек горла станет и власть его попытается бригадирскую
захватить, пока Клавка дважды взглядывала на Сашку, растомленного и
дорогой длинной, и новыми впечатлениями, пока она в третий раз
остановилась в каком-то радостном испуге на его красивом лице, а он в это
время, вспомнив солдатские свои замашки глядеть на женщин не сверху вниз,
а наоборот, начинать щупать их с самых полных ног, вперся осоловело
куда-то в сторону квадратов юбки и нейлоновых новых чулок, пришел Метляев
с Семеном Мокрушиным, могучим, бородатым мужиком с всклоченными черными,
как у цыгана, волосами, в большой одной руке он держал новенький баян,
который расстегнулся и хрипел при каждом неловком движении его хозяина.
- Кто тут играет? - густым басом спросил Мокрушин, как оказалось
потом, из одной с этими дружками лесорубной бригады. - На, играй! -
Мокрушин передал баян, а сам стал на колени и завопил: - Осподи, осподи!
Ишо одного дурака к Клавке прибиваешь! Избавь его, всевышний, от земных
грехов. С такой-то стервой разве в первую ночь не согрешишь?
Все захохотали, а Клавка, искренне тоже смеясь, стала рядом с Семеном
на колени.
- И чего же нам остается, Сеня, коль другие нас не голубят? - Она
ласково глядела на волосатого богатыря.
- Сгинь, сгинь! - деланно замахал он руками.
- А коль не сгину? На шею повешусь?
- Сгинь, душа из тебя вон!
Сашка, наблюдавший за этой сценой молча, так и не понял, шутят ли они
или между ними что-то давно идет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23