Потом еще одна картина шла о лунной ночи,
луна там выглянула из печальных облаков, рядом с сонным кораблем.
- А луна живая здесь бывает? - спросил он и впервые пристально
взглянул на нее. Ему теперь не казалось, что она дурнушка, как раз
наоборот - что-то в ней было ласковое и по-девичьи заманчивое, особенно
глаза - большие, широко и удивленно распахнутые и до жути хороши. Он в
душе усмехнулся: и так в лоб били Клавкины достоинства, и тут кнутом
стегает эта, в принципе, жердь-девка. Нахмурился, выдавая обратно ее
альбом, хотя хотелось разглядеть получше солдат в красных мундирах, белые
разрывы и реку, ее синь...
- Вон, у хозяйки моей погляди, - сказал небрежно Акишиев. - Картина
знатная.
- Я ее видела, - пискнула опять деваха.
- В лесу-то не до картин тебе будет. - Акишиев при ней закурил, сидел
он в спортивном костюме, развалясь.
- Да, - сказала она, - будет не до картин. - Привстала. - Я прошу вас
взять меня с собой, готовить я могу неплохо, честное слово. - На пороге
она, опустив голову, спросила: - Вы не обидитесь на меня? В следующий раз,
пожалуйста, одевайтесь, когда к вам приходят посторонние. И у девушек,
прежде чем закурить, надо спросить разрешение.
Она нагнулась, чтобы выйти. Акишиев чмокнул губами: плям-плям,
растерянно оглядел себя, удивленно пожал плечами.
- Послушайте, - постучала она в окно, - а скамейки...
С_к_а_м_е_й_к_и_ - хорошо! Слышите, хорошо!

"Ты еще! - делал он плям-плям, никак не умея подобрать слова. - Леди
мне нашлась, мадам, госпожа! Да... Повариха в лунной ночи! В спортивном
костюме не нравлюсь!" Но где-то в глубине души у него вдруг явилось
чувство стыдливой застенчивости за свою оплошность, он знал ведь о том,
что перед женщиной надо стоять так, чтобы не унизить ее. И быть прилично
одетым. Кто бы она ни была. Ведь ты-то не свинья какая!
Что-то еще доброе подкатило к нему: не побоялась, врезала между глаз,
хотя вроде и нанимается, а врезала... Чего нанимается-то? Директорская
свояченица, сказал - возьми, возьмешь, никуда не денешься... Однако он
вновь увидел ее лицо, лицо простоватое, в конопушках, увидел выражение на
нем и решил, что она говорила все это ему не потому, что брала и умничала
- для тебя, дурак Акишиев, говорила-то она, для твоей пользы и твоей
культуры. "Эй, погоди!" - крикнул он, быстро одеваясь; приятно было
сознавать еще, что она его за скамеечки похвалила.

9
Иннокентий Григорьев ворвался около десяти вечера. Клавкины дети уже
спали, да и сама Клавка укладывалась; теперь она сидела перед зеркалом и
причесывалась, кроме всего еще вымазав на широкое свое лицо полтюбика
крема. Бить Сашку Григорьев не собирался. Судьба-индейка. Жить всем надо.
На берег радостный выносит мою ладью девятый вал. Оказывается, стихи из
него прут! Тоже - образование. Иннокентий Григорьев похлопал Клавку по
плечу.
- Что, Иннокентий? Слетел с высоты? - одними глазами, не двинувшись,
в маске, засмеялась сквозь зубы Клавка.
- О вы, отеческие лары, спасите юношу в боях! - ухмыльнулся
Григорьев.
- Не будь лапотника, не было бы бархатника, - зубами одними сказала
Клавка. - Научится.
- Нехорошо, Клава! - Иннокентий Григорьев стал перед ней на одно
колено. - И в рядовых бы годик мог твой квартирант походить.
- А чего ему в рядовых ходить, хоть бы ты и грозил? Срубленные и
приготовленные деревья где лежат?
- Можно подумать, Клава, только это лежит.
- На что ты намекаешь? - Клавка резко встала, сняла маску с большого
лица, глаза ее посерели, они глядели с презрением и не испытывали никакого
угрызения совести. - На что, спрашиваю, намекаешь?
- На многое... Да ладно! Я заниматься ничем не стану, писать тоже
никуда не буду, кто и что в бумагах создает одно, а в других бумагах идет
другое...
- Говори да не заговаривайся. А то попросту и не попадешь с ними в
поездку. Бузотер ты великий, это все знают. Он, - кивнула на Акишиева, -
тоже вскорости разберется. Останешься тут без заработка.
- Не пугай, Клава. Не лишь ваш совхоз стоит тут. Много таких совхозов
на этой земле. И не во всякий отличник боевой и политической подготовки на
Мошке приплывает в одиночку.
- А к нам, видишь, приплыл. И народ рад, что не будет зависеть от
тебя, такого. Ты бы опять поехал и что-нибудь бы отчудил. Обвел бы совхоз
вокруг пальца... А греться от твоего добра заготовленного - не погреешься.
Запугал ты всех своей хитростью и ешо пугаешь.
- Да ладно! - снова произнес, уже примирительно, Иннокентий
Григорьев, - какая-то ты стала невыносимая. Может, я тебе чем в прошлом
году не угодил, а?
Клавка промолчала.
Иннокентий Григорьев подошел к Сашке.
- Давай, мужик, пять. Все остальное пустое. Давай пять, дружок!
Он хлопнул в подставленную ладонь Акишиева.
- Подвинься, мужик. А ты... - взглянул на Клавку, - все-таки он тебе
за квартирку сполна платит. Пошла бы к себе. Кремы твои распространяют
жуткие запахи. Баба ты богатая, а кремов себе никак не наберешь на Большой
земле. Ты погляди вон на директоршу. У нее какие кремы!
- Директорше из Москвы присылают.
- А ты, что же, за свои деньги не найдешь, кто бы тебе присылал?
Жадная просто ты. Иди, иди, не сверкай глазками. Поговорить нам с мужиком
надо. С новым, так сказать, начальничком. - И ухмыльнулся.
Интерес Иннокентий Григорьев имеет. Он лесосеку подглядел сам, еще в
прошлом году. Рубить там одно будет удовольствие. Вода близко. Плоты
вязать - и разом все тащить можно на буксире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23