Если бы
украинское небо светило теперь над ним в это время года и в это время дня,
можно было бы рассмотреть, как больны и Вакула, и дядя Коля. Иссохли
старческие тела под вечными ветрами и снегопадами. Подходит их конец. Они
были с покойником не дружны - по-разному жили на этой земле. И почему
Квасников их уравнивал в своей статейке? Они - настоящие ветераны. А он,
Сурок? Какой он ветеран?
Вася-разведчик растягивает меха баяна. Дрынь-дрынь-ды-дынь!
Руки у Васи мерзнут.
- Помирать, так с музыкой! - договорился вчера с ним Витька за
червонец. - Ты, главное, пиликай!
- Дрынь-дрынь-ды-дынь!
- Играет-то как задушевно, - шепчет рядом с Воловым Маша-хозяйка. И
гордо уже несет в пространство свой фундамент. Имеет, говорят, повод
завлечь квартиранта этим. Толкует она про жизнь Сурка, раскрывает суть
вещей кратко, но копает глубоко. Кулак, во-первых, а стукач, во-вторых. В
щелку так и норовил заглянуть: какой там, у людей, метод лечения? Кто
сменял шкурки за водку и спирт у ненцев, кто ловко сбыл на сторону? Хотя
сам... Сам-то чё творил! И чего вот? Умер. Настрелялся, в сына палил.
Теперь лежит и ни гу-гу! Какой это дурак об нем написал, что он тоже
ветеран!

Кто теперь помнит, как приехал сюда Сурок? Пожалуй, лишь дядя Коля. И
в страшном сне не снилось его отцу, который привез сюда Коленьку, что тут
потом будет. В начале века Коленькин папочка приехал из Москвы как член
комиссии - организовывать в Сибири маслобойные артели. Он был другом
председателя этой комиссии Балашкина, и работал на Россию, не жалея ни
пота, ни знаний. Дело спорилось. За пять лет создали они в Сибири почти
триста маслоделательных артелей. По своим размерам, мощи и успехам Союз
маслодеятелей вскоре занял одно из первых мест в кооперативном, как
говорят, движении всего мира. Масло сибирских кооператоров завоевало
лондонский рынок, рядом с прославленным датским и новозеландским маслом.
Вскоре сибирское кооперативное масло стало отправляться и в Соединенные
Штаты.
Отец Николеньки перед 1917 годом, когда Россия уже экспортировала
масла около двух с половиной миллионов пудов, приехал по личному поручению
Балашкина в эту тьмутаракань, в этот поселок, в этот Самбург. Что и
говорить, Вальке-молочнице с ее худыми коровками, которых "закормил"
алкоголик Ерка, ни один лектор не сказал правды: что, мол, было-то -
ого-го! Все лекторы обычно твердили: до революции было - караул, а при
Сталине, как указывал вождь, де, без колхозов - неравенство, в колхозах -
равенство прав. А коль так, то и буренки при неравенстве на кладбище
глядят. А после Сталина опять гоготали, как гуси, то про кукурузу, что
выведет и пойдем твердым шагом вперед и выше; то, когда вообще в стойле
было пусто и очередной директор, начисто разорив хозяйство, шел на
повышение, отмечалось в районной газетке, как поголовно идет
животноводство в гору, и по всей стране, и, несмотря на климатические
суровые условия, в Сибири.
Коленька вырос, стал на ноги. В 1918 году он на местном кладбище
похоронил своего незабвенного родителя. В тетрадях его он нашел такие
цифры: в восемнадцатом году, то есть уже в гражданскую, имелось в Сибири
более двух тысяч артелей, родились они не советской властью, а еще при
царе. Шестьсот тысяч хозяйств с тремя миллионами коровок, да не таких, как
ныне у Вальки-молочницы доходяг. Горевал папенька Коли, что не добились
большего...
Впервые обнародовал дядя Коля эти цифры тогда, когда, пожалуй, и не
следовало их обнародовать. Вызвали дядю Колю, тогда тридцатилетнего
работника рыбкопа, в район и сказали четко: коль станет заниматься
агитацией и пропагандой, сменит на севере работку - на лесоповале остро
нуждаются в рабочей силе.
Собственно, на пять лет потом он и загремел. Откуда, думаете,
потянуло его к поэзии? Были у него соседи по нарам интеллигентные,
интеллектуальные люди. У них он и учился понимать, что преходяще, а что
вечно. После пяти лет он вернулся в поселок и уже молчал. Да, впрочем, он
и не верил, что в условиях Западной Сибири можно производить масло. Может,
папенька что-то напутал?
В тридцатые годы, точно не помнит, пригнали Ерофея.

Кубанцев берет нового прораба осторожно под локоток.
- Закопают теперь, - говорит он, - без нас. Дело есть.
- На смерти ближнего сберкнижку пополняешь?
- С Витьки-то что взял? Да в гробу я видал его в белых тапочках,
чтобы ему за бесплатно пахать! Ты что, не знаешь, какая у него самого
книжка? А у меня, поимей в виду, две жены законные, а одну еще тоже надо
кормить. Ты говори, сколько нам накапало?
- Чего накапало?
- Как чего? Не финти. Валеев сказал.
- Так ты же сам и говорил, что Валеев твой - придурок. Я ему сказал,
что с вас удерживаю. - И радостно сообщил: - Написал я на вас за все
сразу. Палец о палец не стукнули, а отхватили за что?
- Так тебе, значит, мало, что ты у директора в душу плевал? Ну ладно!
Чего ты хочешь?
- Сарай.
- Умру - не сделаю. Раз ты такой! В ножки поклонишься!

Кузнец Вакула - фамилия его в очерке Квасникова стояла рядом с именем
Ерофеича (в газете так и было напечатано: _Е_р_о_ф_е_и_ч_ и кузнец
В_а_к_у_л_а_. Только не большими буквами, а обыкновенно) сидел с дядей
Колей после похорон и поминок (и на поминки пошли) и объяснялся с ним
впервые длинно. Смерть Ерофеича, лютого их врага в прошлом, потрясла
Вакулу не тем, что человек жил-жил и помер, а потому, что хоронили этого
человека, как хоронят всех остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40