- Все, все перевернуло во мне!
На поминках у этого человека говорилось такое, как у всех. Люди
выпили, вспомнили, рассказывали: какой, оказывается, был хороший, как за
добро совхозное стоял горой!
- Это разве дело! - качал головой Вакула.
- Но что же вы хотите, Вакула? - спрашивал дядя Коля. - О мертвых или
хорошо, или ничего! Таков человеческий закон. В этом, согласитесь, немало
прелести. И о нас, когда помрем, будут говорить...
- Ты помнишь, когда он приехал? Врал ведь: не при чем я! Не помню,
один я к нему пришел или с тобой...
- Со мной вы не могли придти. Я тогда возвратился из мест не столь
отдаленных. Вы со мной не общались. Вы были добровольцем.
- Специалисты нужны были. А шаманы пугали, - Вакула тускло поглядел
на огонь лампы. - Погоди, но ты приехал из... Откуда ты приехал?
- Да брось ты притворяться! Ты же знаешь, откуда.
Дядя Коля заплакал.
- Тебе я... Не помню, не помню... А вот его! Он же - кулак!
- Кулак, не кулак! Неужели вы не читаете газет? Как кулаками делали?
Неужели...
- Он - кулак. Не могу сказать о нем хорошо. Не хотел он нам помогать.
Ты, помню, соглашался, он же...
- А я не хотел, может, опять на лесоповал.
- Ты думаешь, он встречал первое мая со знаменами? Это мы так
праздники наши встречали. Почему он так написал, этот писака? Не могу, не
могу! Никогда не прощу этому борзописцу. Рядом меня поставил с ним! -
Вакула стукнул по столу кулаком. - Понюхал и накатал!
- Я вам немножко налью... Вы не должны обижаться. Человек -
собственный судья своим поступкам. Простим ему. Может, это покойника
всколыхнуло? И он задумался над тем, как жил.
- Сурок задумался? Не-ет!

16
В доме Витьки народу, как в цирке. Идет представление. Зрители - в
основном бабы. Сунуться в дом они боятся. Витька саданет палкой - не
увернешься. Злой, вражина. Валька-молочница с киномеханичкой наперебой
рассказывают тем, кто опоздал, как ищут клад покойника два дружка - Витька
и Валерка Мехов.
- Мечутся, мечутся! Из угла в угол, из угла в угол!
Новый прораб зашел в тот момент, когда Витька отрывал пол в сенцах.
Поясница голая, джинсы в глине, разорвана правая штанина.
Увидав Волова, Витька отбросил топор, подбежал к постели, схватил
подушки и перину.
- На-на-на! - кричал кому-то. - Не найду? Не найду? Найду!
Валерка Мехов шуровал штыковой лопатой где-то под крышей - только всю
не снес!
Витька устал беситься.
- Вот, начальник, - пробубнил, сев на пол, - имей такого предка.
- Предок как предок, - высунулась Валька-молочница. - Дом, гляди,
оставил, обстановку...
- А что ты хочешь? - огрызнулся Витька. - Когда последнюю трехсотку
на него снял!
Валерка Мехов, прекратив бомбить крышу, оперся на свое боевое оружие
и забегал своими маленькими глазами, прицеливаясь к Волову.
- Пришел нанимать? По двести пятьдесят в день положишь? Тогда бросим
тут и займемся твоим складом для цемента высокого качества. Как, Витек? За
неделю сварганим?
Витька тоже оглядел Волова.
- Верно? За этим пришел?
- За этим.
- Тогда кореш в точку сказал. Пять дней и пусть тонна [тысяча рублей]
двести!
- Все равно больше никого не найдешь. - Валерка Мехов вновь стал
ковыряться в разном дерьме. - Я те скажу, почему с рабсилой тут швах...
Предки старались мало. Поколений мало понаделали.
- Не пойдет директор на такую сумму.
- А ты кто? Чё, он, что ли, и тут тебе мозги вправлять станет?
Подкатил пьяной походкой Миша Покой. Он присел неподалеку от Валерки
Мехова на корточки.
- Не будешь ты счастлив, старшина, - проикал. - Нет, ты не будешь
счастлив! И я не буду счастлив. У меня красный диплом. У тебя - братишка
чокнутый. Нет, да? Все о тебе знают. Потому что твои письма Маша читает.

17
Странно, люди разделены и ныне не потому, что каждого в отдельности
одолела глупость. Их разделили давно, вбив в глотки понятия, которые были
нужны тем, кто ими управлял, кто ловко дурил громкими словами и понятиями.
Даже дядя Коля, пять лет отбыв на лесоповале и чудом избежав еще
пяток-десяток лет отсидки в местах не столь отдаленных, вернувшись в свой
грешный, богом забытый, некогда тянувшийся к кооперативному сибирскому
маслу поселок, считал себя совсем другим, по сравнению с Сурком,
человеком. Он верил и теперь, несмотря на шумиху, поднятую в газетах
насчет избиений крестьянина, названного кулаком, что Сурок был и остается
даже в могиле классово враждебным элементом, а он, дядя Коля,
всего-навсего пострадавший при зарождавшемся еще тогда культе личности
элементом. В отношении его произошла ошибка. Мягкий характером дядя Коля
простил эту ошибку. Он забыл, как жил полурабски в лагерях, как за пайку
хлеба готов был продать душу. Другое дело - Сурок. Вернувшись в Самбург,
дядя Коля получил вновь какой-то служебный стол в разросшейся конторе. Зла
на него тут не имели. Был он до лагеря тихий, кроткий. Отца его, буржуя,
уже никто не помнил. Служебный стол давал не шибкий заработок, но он
все-таки - не лагерная голодуха. Боясь вернуться на лесоповал, дядя Коля
никогда не ловчил, не злоупотреблял. Сказать, что Сурка он ненавидел за
изворотливость и обман, - нет, этого нельзя сказать. Он просто созерцал
это ловкачество. Сурок, будучи незаметной фигурой на служебной лестнице,
через какое-то время оброс хозяйством, купил ружье, научился бить песца,
лисицу. Он, - говорили между прочим, - к своей пушнине добавлял менную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40