Николай Сличенко поет о ручеечке-ручейке.
- Чего это вы? По какому делу гулять вздумали? - Волов растерянно
стоит на пороге.
- Да почему, да потому, да по какому случаю-да! - семенит
Валька-молочница своими худенькими ножками, расставляя широко руки и
готова обнять Волова.
- Нет, правда?
- Эх, Саша, люли-картинка! - подбоченившись, смеется
Валька-молочница. - И чего ты все расспрашиваешь? Солнышко ты наше ясное!
- И к Маше-хозяйке, сильно приодетой, с газовым платком на крутых плечах.
- Наливай, что ли, Машка! Хоть одного кавалера бог послал нам! На всех
одного!
- А ты сама, Валек, давай кумандуй! - Маша усаживается живо за стол.
- Вам, Александр Тимофеич, што? - Валька-молочница вроде и не кричала
два часа тому на банду Кубанцева. Весела, игрива.
- Давай, Валек, что покрепче! - Маша-хозяйка почти силком усаживает
Волова рядом с собой.
- Да дайте я хоть руки вымою.
- Это можно. Что ему, Машенька, твоему квартиранту, сказать? Ведь все
помрем скоро. Сурок помер, Вакула помер. А он поедет за дровами. Деньгу
зашибет таку - иным не снилось!
Волов вскоре приходит к столу. Маша-хозяйка силком садит его все же
рядом с собой.
- У нее свой молдаванин есть, - смеется. - А мне что? - Закусывает
она с большим аппетитом. - Мне бы разговору не было! Я и щас бы, будь
такой, к примеру, у меня жених, - толкает под бок Волова, - в лес бы его
не пустила... Деньги? Что деньги? Это когда их нету, неудобно.
- Я те скажу, Маша! Генка-водовоз на что тюлень тюленем! А как
рассуждает? Взять хотит бабу с деньгами. И, гляди, найдет. А там-то, на
Большой земле, грит, устроюся на водную станцию в каком городе... А летом
лодки отпускать, кто захочет покататься!
- А у нас - что? Не скука, да? - спрашивает Андрюха, прокрутивший
только что пластинку о клене опавшем. - У нас!.. Эх!.. Мама моя виноград
сажает, а помидоры - свои! А работа тоже восемь часов и два выходных.
- Так ты, может, опять лыжи туда востришь? - набрасывается на него
Валька-молочница.
- Я к примеру...
- И помолчи, как к примеру! Дай людям поговорить!
- Да ниче у вас с ним не выйдет! - простодушно сказал Андрюха. - С
этим делом ничего, говорю, не выйдет!
- С чем это? - нагнув по-бычьи шею, весь покраснел Волов.
- Как в старое время покупают тебя! - простодушно сообщил Андрюха.
Волов встал, одернул гимнастерку.
Валька-молочница превратила все в шутку:
- Такого-то иначе, как захватишь?
И забегала вокруг:
- Да что тут обижаться-то? Вон, гляди, и мальчишка прикипел! И девки
смирнее стали! И вон Таня даже всем рассказывает, как ты с
мальчонкой-то... И по физкультуре, и уроки стал готовить лучше, и меньше
хулиганит...
Маша-хозяйка потупилась, перебивая Вальку-молочницу:
- Братишку, скажем, твоего, Алексан Тимофеич... Мы ему подмогу
устроить завсегда можем... Я что говорю? - Она оглянулась, как бы ища
поддержки. - С деньгами!.. Хи, ты милая моя! С деньгами-то и теперь мы
всех плясать перед собой заставим... Нам не надо, чтобы из последних сил
вырабатывался!
Вышел из-за стола, и Маша-хозяйка приумолкла на полуслове:
- Не обижаюсь я на вас, Мария Афанасьевна, - сказал. - Может, и в
самом деле жизнь ваша так сложилась, что теперь вам надо мужика покупать
за большие свои деньги...
- Уж что большие, то большие, - не поняла Валька-молочница. - И вам,
и детям хватит...
Осуждающе остановил:
- А тебя я тоже не понимаю! Думал, когда кричала на могильников,
сердце у тебя! А ты - такое же тоже! Да ежели, что бы у меня в душе было
бы, ничто не остановило бы! Отчим у нас... тоже поднимал... Мать на десять
лет его старше!
И хлопнул дверью. На дворе пуржит. Метет белая поземка. Бело-бело в
черном дне. Куда идти? Пошел куда-то.
Навстречу человек.
- Здравствуй! - говорит Волову.
- Ты кто? - спрашивает Волов.
- А я рядом живу с Хатанзеевым, - говорит человек. - Ты не уехал на
Большую землю? Хорошо!
- Довези до Хатанзеева.
- А давай хушь тебя и в Салехард. Давай, хушь на Луну!
Прикатили. Старуха шепчет: "В армии был Васька - нишего не учился!
Невестка прямо глаза пялит. Тюлень сын! Русский одной рукой хорей
поднимает, через пять нарт прыгает"...
Старик вымолвил:
- Не зуди, старуха! И так тошно без тебя!
Догадался бы, шепчет старуха, не приехал бы! В доме не тесно, в чуме
не тесно: стыдно - наша невестка за мужиком сама побежит...
Ой, бида, бида! Ой, бида!
Был Сашка - бида. Уехал - бида. Приехал - бида!
Так шепчет старуха.

19
Пили они уже мирно. Даже два раза обнялись. Большерукий, которому
Леха врезал тогда в лобешник, оказалось, жив, здоров. Он пах одеколоном не
то "Красная Москва", не то "Шипр". А справа примостился парень с
жидковатой бородкой, худой и похож на монаха из какого-то кино - Леха,
убей, вспомнить не мог. И во сне, поди, держит в руке портфель типа
брезентовых мешков инкассаторов. Чуть поодаль, в сторонке, приглядываясь к
ним, старик с усиками. Глаза - точно сверлят. Должен быть еще кто-то, но
не пришел - наверное, забурился.
Лобастик сказал "Монаху":
- Оставьте нас вдвоем.
И когда "Монах" вышел, долго глядел на Леху.
- Ну, видишь, как все вышло. Ты к своему Козлу, а дверца - хлоп, и
наш ты снова.
Вышло, действительно, глупо. Уже в руках был Козел, душа из него вон.
И тут - бац, попался!
- Считай, я тебя простил. Впредь дурить будешь... Ты знаешь - за
тобой уже убийство. За это время вертолетчик погиб. Вышка, брат, хуже, чем
выполнить нашу просьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40