- Убью, как приставать станешь!
С тех пор и велосипедил Сашка на казенном имуществе - когда хотел и
как хотел. Сожитель понуро восседал на бричке, посылал пасынку вслед салют
рукой - дескать, дуй своей дорогой, а мы с Сережкой сами управимся. Утром,
правда, всегда вздыхал, нагружая в потертый донельзя рюкзак, такую же
потертую сумку из чертовой кожи, тарахтящую посуду:
- Ты бы хучь братана подкачал, чемпион! Ить кровки вы!
Тогда водку продавали не в два часа. Да и очередей за ней не было. На
сданные бутылки можно было поправиться. Что материн сожитель успешно и
делал. Сашка, закончив восемь классов, поступил на мебельную фабрику,
обучился специальности столяра - ему это нравилось, радость плясала в
глазах, когда слышал смоляной запах стружки. Бригадир дядя Федя
прищуривался и за Сашку, видно было, тоже радовался...
Приходя с работы, Сашка все чаще стал находить мать обеспокоенной.
Оказывалось, что ее _ч_у_д_и_щ_е_ после утреннего похмелья еще не
возвращалось. Мать кричала, чтобы Сашка нашел его хоть под землей.
Чего искать-то? _Ч_у_д_и_щ_е_, чтобы не ползти домой по-пластунски, с
помощью граждан, еще тогда лояльных к своим хмельным соотечественникам,
забирался в давно облюбованный автобусный маршрут номер семнадцать.
Автобус курсировал от метро "Большевик" до "Автовокзала" ровно 34 минуты.
Сперва сожитель очухивался на третьем-четвертом круге, а когда Сашка стал
частенько задерживаться на снятие чудища с маршрута, когда у него на носу
была уже армия, и он этого чмура уже терпеть не мог, тот катался обычно до
самого вечера.
Сашка брал его с последнего сиденья на остановке "Вторая линия
обороны города". Сожитель, всякий раз боясь, что крепкий, под метр
девяносто ростом, пасынок пнет его с досады натренированной ногой в живот
- издохнешь насовсем, - жалобно заговаривал о скором конечном сгорании.
Умерла прежде, однако, мать. Умерла прямо на работе. Дом, в котором
они жили, принадлежал совхозу. Город в последние годы вырос, от совхоза
остался сад да парники, а остальное переехало в другую часть городской
черты. Мать работала в парниках. Работа тяжелая, но денежная. Огурцы и
помидоры воровал каждый второй. Это сожитель, дурак, мыл бутылки. А соседи
его на глазах бухли от достатка. Кончалась власть помидоров, ранних
огурцов - начиналась пора яблок. Дирекция совхоза давно плюнула на этот
насиженный в свое время участок. Ее больше волновало широко развитое
животноводство. Директор в скором времени получил звезду Героя за это
высокоразвитое животноводство.
Сашкину мать в великой скорби и любви (никогда и никого не продала)
проводили в последний путь. Говорили о легкой смерти. Ойкнула, повалилась,
и бог прибрал. Материн сожитель сидел за длинным столом, соорудил его
Сашка на дворе, недоуменно моргая глазами, не имеющими никакого цвета, и,
видно, туго понимал, что его прежняя жизнь кончилась. Он не был на той
территории прописан: мать не захотела ради него, Сашки, с ним
расписываться. Сашка-то, - говорила она, - может, без нас действительно
выйдет в люди.
Сашке было страшно жалко этого человека в черном засаленном пиджаке с
чужого плеча. Серая его рубаха и неумело повязанный галстук были в жирных
пятнах, он успел их посадить за этим длинным столом.

В прошлом году летней душной ночью, перед отлетом на очередную войну,
почтальон, рядовой Смирнов, принес письмо. Не часто приносили Сашке
письма. Несколько раз писал Мусин, сожалел, что у Сашки травма за травмой.
Но он еще верил во что-то. Скорее, это было надежда Сашке... Это же
письмо, принесенное Смирновым, оказалось от какой-то Анюты, теперь
временно занимающей его, Сашкину, жилплощадь. Анюта описывала "новости".
Сожитель покойной матери находится уже год в ЛТП. Но и там, как оказалось,
собирает бутылки: летом - рядом парк, отдыхающие ведь всегда пьющие, то
воду газированную, то водку и вино хлещут. Да и вообще... Тут уж не нужен.
За мусором теперь приезжает машина. А Сережа ваш в детском доме для
недоразвитых. Анюта, конечно, комнату освободит, как только Саша вернется.
Между прочим, ей девятнадцать лет, она блондинка, ростом метр семьдесят
три, все говорят, что симпатичная...
Лучше бы не было этого письма! Читал его ранним утром, лучи южного
солнца просвечивали письмо насквозь, словно хотели его, это письмо, сжечь.
Почему так тяжел оказался и рюкзак! Сколько горя прет иногда на своем
горбу человек. Сережка-то причем? И этого, бывшего сожителя... Этого -
жалко!
В госпитале, наконец, озарило: ну какое теперь чемпионство после
всего, что тут с ним произошло? Было первое ранение, было второе и теперь
это, третье. Зачем Мусин лжет? Зачем ему это нужно? Лучше бы сказал, как
помочь Сережке. Из госпиталя и написал он письмо в военкомат о мамином
сожителе: человек имеет право на жилье, он там проживал немало лет! Просил
также сообщить, в каком детдоме находится брат, как помочь ему выйти
оттуда? Никакой Сережка не дефективный, просто тихий. И почему в его
квартире, когда он тут, на войне, кто-то имеет право проживать?
Обратное официальное письмо принесла ему Надя. О Наде он потом часто
думал. Хорошо бы вернуться на родину вместе с ней. Неровная, нерусская
красота всякий раз возбуждала его. От Нади пахло чем-то восточным. Она ему
объяснила, почему ему кажется:
- У меня отец таджик, а мать русская.

Мужиков, видевших там все, можно понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40