Сам же этот другой и сообщил мне радостную дл
него новость по телефону. Это был неплохой парень, но совершенно бездарный журналист, не
способный даже составить формального письма от редакции из двух-трех фраз.
Одно время он безуспешно пробовал свои силы в нашем альманахе. Он, конечно, не
подозревал, что занимает предназначавшееся мне место.


Когда жена в тот день вернулась с работы,
постарался выставить ей происшедшее в самом смешном свете. Мое веселье
было, конечно, на грани отчаяния. Оно как-то перекликалось с бесшабашностью подземного народа,
который к весне выполз на поверхность и бродил по вокзальным площадям,
наполняя мартовский воздух гулкими кличами и смрадом.

- Мне выдали зарплату, - сказала жена.

Не помню, что меня в эту минуту отвлекло; кажется,
я увидел в газете броский заголовок и стал читать саму статью. Прошло некоторое время,
прежде чем я машинально спросил:
-
Сколько?
Она не ответила.

Я обернулся и увидел, что она лежит на диване,
с головой укутавшись одеялом. Сумочка ее валялась рядом на полу, из нее
высыпался ворох грязных мелких купюр. На этот полуторамесячный заработок можно
было, пожалуй, купить три пакета молока да штук пять булок, не больше.

- Ну, теперь-то ты, надеюсь, больше не будешь по
ночам клеить конверты? - спросил я с легкомысленной досадой.

Она опять не ответила.

Что-то я еще в тот вечер делал, но мне, помню, было
не по себе и все валилось из рук. К ночи вскипятил чай, но жену тревожить не
стал: мне показалось, она уснула. Потом погасил свет и улегся с ней рядом. И
только тогда почувствовал, как она вся дрожит, и ощутил мокрую подушку. Я
протянул в темноте руку и попытался погладить ее по влажным спутанным волосам;
она вся содрогнулась, как от удара током, и села на постели.

- Я больше не могу, - тихо сказала она. - Зачем
мы так живем? Ведь ничего этого не нужно. И ты, ты...

- Ты хочешь пожаловаться мне на нашу общую
жизнь? - жестоко спросил я. Мне следовало ее успокоить, но этот ее тон,
холодный и отчужденный, меня обидел.
-
Ты не понимаешь, - прошептала она, - я на самом деле не могу. Ты когда-то сказал,
что каждый человек живет там, где он хочет жить, и именно так, как хочет. Это
правда. Но я-то хочу не здесь и не так.
У
дверей я попытался удержать ее силой, но она так взглянула на меня, что руки
сами собой разжались. Глаза ее были уже совершенно сухими и блестящими -
я надолго запомнил этот гневный взгляд. Пока торопливо одевался и натягивал сапоги,
пока возился у дверей с ключами, она успела исчезнуть. Я наудачу побрел по
грязной размокшей дороге к станции, надеясь застать ее на платформе. У
нас ведь некуда больше бежать, разве что в глухой лес. Но на станции не
было ни души. Машинально я сел в подошедший поезд на Москву и оказался в
пустом вагоне с изрезанными и выпотрошенными сиденьями. Не рассчитывал же
я, в самом деле, нагнать жену, если она успела уехать предыдущей электричкой, или
отыскать ее по следам в огромной ночной Москве? Кажется, я уже вообще ни о
чем не думал - не осталось ни мыслей, ни раскаянья, только разлитая в пустоте
души боль да еще почему-то возникшая под стук колес и теперь рвущаяся в
крик мольба:
- Ваше Величество... Ваше
Величество!..

В
ту осень несчастья сыпались на королеву одно за другим. Сын и наследник престола
Чарльз и его жена Диана объявили всему свету, что не могут больше жить вместе.
Это была бомба, подложенная под монархию: если дело дойдет до формального развода,
Чарльз не сможет, как это положено английскому монарху, возглавить церковь.
Сорокадвухлетняя дочь Анна вздумала после развода еще раз выйти замуж -
небывалый случай в королевском семействе. И наконец, внезапный опустошительный пожар
в Виндзорском замке, служившем одновременно и королевскими палатами, и
величественным символом монархии, и богатейшим музеем.

На пожар Елизавета II явилась в сером плаще
с нахлобученным на голову капюшоном и в резиновых сапогах, как русска
баба выходит на поле копать картошку. Не было ни королевской шляпки, ни
обязательного букетика в руке, ни разодетых церемониймейстеров. Это
был ужасный год,- простодушно призналась вскоре в традиционной парламентской речи
охрипшим от простуды и волнения голосом, словно прибыла в Вестминстер прямо
с пожара. Все это я видел и слышал по телевизору. Видел счастливую принцессу Анну
с женихом. И туповатого Чарльза и стервозную Диану, почему-то полюбивших после
объявления о своем разъезде появляться на радость публике вместе. Подданные были
сдержанны и, как обычно, почтительны к королевским особам, но на лицах
пожилых англичан читалось желание вразумить безответственную чету. Пресса обсуждала еще
одну новость: королева согласилась платить налоги в казну, как все британцы. Кто-то
считал это недопустимым унижением для королевского дома, кто-то уже просчитывал, доживет
ли монархия до двухтысячного года...
Колледж начал
готовиться к визиту королевы недели за три. Ремонтировали подъездной путь
и асфальтовые дорожки во дворе, щетками с мылом отмывали каменные стены часовни,
красили лестницы и прихожие. Так у нас в захолустье готовятся к наезду
столичного начальства. В самый день визита я хандрил, как обычно, у себ
в спаленке и от нечего делать пробегал глазами заметку в The Observer.
Английские студентки, проходившие стажировку в Воронежском университете, жаловались на
проделки русской мафии. Они заплатили каждая по 1900 фунтов стерлингов -
1100 как бы за жилье и 800 как бы за обучение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62