Я увидел бьющую из меня силу в виде горячего острого
луча. Я сшибу его с ног.
Собью, собью...
- Не свалишь, - прохрипел Штохл. - Не-е с-свалишь. - Он упал на колени
и прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: - Проклятый,
жжешь... Проклятый, жжешь...
Я подошел, я схватил и оторвал его руки: на кожу лба и щек набегали
мелкие водяные пузыри.
- Проклятое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое
тело... - бормотал Штохл.
Я снял с головы его шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем
завертелся и покатился - белый круглый шар.
Затем я приказал Штохлу спать до утра, спать, спать...
И ушел.
Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу.
Над нею уже клохтал дежурный робот. Он сначала ворочал Штохла, затем
подхватил его и поволок по коридору. Растворился в голубом сиянии стен.
Штохл крепко спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов: мой мир, мой
ребенок...

УТРО
Колонисты спят, они испуганы. Вопрос - отчего я не арестую Штохла -
тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.
Я предвижу - они скоро пойдут ко мне один за другим и станут
оправдываться. В чем? Да в жизни своей.
Первой пришла Мод Глен. Одета просто. Выглядела она предельно уютной -
полненькая, завитушки волос на затылке.
И волосы словно у моей жены. Она больше часа обвиняла себя в
черствости и в бездушии. Плакала. Я убедился еще раз, что Глен (тот,
которого она знала), будет жить в ней до самой ее смерти. Это тяжело. Я
убрал из ее памяти Глена, и тогда она стала кричать, что до разговора была
другая, другая, другая!
И хочет ею остаться, а меня ненавидит, ненавидит, ненавидит!
Механик рассказал еще кое-что о Глене и Штохле.
Он принялся рассказывать о склоках. Он сидел и нудил, я рассматривал
те кадрики, что мелькали в его памяти.
Пришел Шарги. Какую исступленную зависть к Штохлу я увидел в нем!
Шарги (искренне!) спел хвалу Глену как работнику, целиком преданному
науке. Рассказал: "Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной
хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным
темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лабораторию, с
ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил
меня, что пора переносить его опыты на целую планету.
Нас было много, одержимых. Где они? Погибли здесь в первые месяцы. Я
же остался, я старался остаться жить. Да, за первые месяцы у нас выбыло до
трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Глену.
До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака,
эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.
Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической тотальной
селекции.
Глен рассвирепел. Он сказал: "Острые селекционные подходы устарели.
Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи
огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным к
разрушающим силам. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это
служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции. Нам нужна игра на
точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание
новых".
Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял: это работа
на тысячу лет или на миллион. А у меня их только сто пятьдесят.
И я, все мы его подвели ради спасения своей сущности человека. Это
диалектика, Звездный.
Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем
спокойно. Нет!
- Еще бы! - сказал я. - Еще бы. У тебя бывает изжога.
...Я побывал у Штохла. Он спал в саркофаге из толстого освинцованного
стекла. Прятал мысль от меня.
Свистел механизм, качал воздух, лицо его было покойно и насмешливо.
Завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.
Полчаса назад Штохл экранировал голову и исчез. Я ищу его. Я хожу и
стучусь в комнаты. Вот четверо - опять карты и грибы. Они едят их с
хрустом,, запивая апельсиновым синтетсоком.
Я приказываю им смотреть на меня. Смотрят. Глаза сонные.
Веки - красные ободки.
- Как Штохл, - спрашиваю я, - относился к колонистам? К вам?
Я наклоняюсь к ним.
- Он говорит, мы изучатели и поставщики кирпичей для его, именно его,
мира (Прохазка).
Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
- Он нас презирает, - сообщает мне Курт. - Он презирает меня. Смеет
презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Глене я
был человеком, а сейчас?
- Всех! - уверяет Шарги. - О, я его знаю. Он такой, он всех презирает.
А попробовал бы расшифровать ген. Он дурак рядом со мной.
- Он сволочь, - говорит третий грибоед. - Изобретатель, практик,
дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
- Он убил Глена, - рыдает четвертый. - Этим он убил меня. Глен был
гений и умер, а я живу. Зачем?..
Ненависть... Теперь, если сюда заглянет Штохл, я определю это по ним.
Теперь мне нужен эскулап.
Врач был в кабинете. Человекоробот в половину моего роста лежит на
кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, шло
испытание какого-то наркотического токсина.
Об этом и заговорили...
Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с
заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все
растения ядовиты. Так и написано на ящиках - "яд" и косточки нарисованы.)
По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача черной орхе, которую
опробовал несчастный робот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24