Аппараты в небе были цеппелинами. Подобный тип летательных машин мы прежде называли «ладьей Ра», но термин варваров-аллеманов вытеснил это обозначение. Так случалось и с другими словами — боевая трирема стала для нас крейсером, «гнев Осириса» — пулеметом, а бронеходная колесница — танком. Танк — название бриттов, таких же варваров, как аллеманы… Или уже не варваров? Там, на западе, был Рим, был Карфаген и страны, что находились под карфагенским и римским влиянием, а оно достигало даже земель Заокеанского континента. Целый новый мир! И чудилось мне временами, что наша славная держава нужна ему не больше, чем песок пустыни.
— Чезу! — позвал меня ваятель Кенамун, стоявший с Давидом и десятком других лишенцев у входа. — Чезу, там, снаружи, халдеи о чем-то толкуют… Послушаешь?
Я спрыгнул с нар. Люди расступились предо мной, затихли, и я услышал голоса охранников:
— Почтенный Саанахт велел держать их в бараках…
— Он включил ушебти…
— Хвала Амону, нам ничего не грозит…
— Налет на Мемфис… Так передали из Суу…
— Там батареи Стерегущих Небо… Как прорвались эти проклятые?..
— Целый флот летит. Но многих подбили…
— Да, многих! Так сказал господин наш Саанахт…
— Гиены ассирские! Сгорят над Мемфисом!..
— Сгорят. Там фараон — жизнь, здоровье, сила! Он не допустит…
Голоса стали глуше, превратившись в неразборчивое бормотание. Гул моторов тоже начал стихать, удаляясь на запад и будто подтверждая услышанное мной. Цеппелины прошли над лагерем, не сбросив ни единой бомбы — явно берегли их для столицы и пушек Стерегущих Небо. Триста потерявших честь солдат да сорок охранников — слишком ничтожная добыча для такой армады.
Я отступил от циновки, закрывавшей вход, повернулся. Барак глядел на меня сотней настороженных глаз.
— Флот ассирских цеппелинов прорвался к нашим берегам, — произнес я. — Каменоломню не тронут, не нужна им каменоломня, они к Реке идут. Думаю, к Мемфису.
Люди загалдели. У многих в Мемфисе и его окрестностях остались семьи, так что весть об ассирском налете их не порадовала. Ассиры жалости не знают, и на земле, со своими клинками и «саргонами», они еще страшней, чем в воздухе. Впрочем, я сомневался, что цеппелины везут десантников. Бомбежка — одно дело, а наземная операция — совсем другое, для нее такая сила нужна, какую по воздуху не перебросишь. Но это понятно чезу и офицерам, а не рядовым.
Пенсеба, солдат, чье место на нарах рядом с Иапетовым, сунулся ко мне. Глаза круглые, губы трясутся…
— Исида всемогущая! Что же будет, семер, что же будет?.. У меня сестра в Хай-Санофре… сестра с двумя детьми, старая мать… Зарежут их?
— Не зарежут, немху. Не попадут твои под бомбы, так останутся живы. Пуэмра, Хоремджет! — Я окликнул офицеров. — Вы наблюдали за небом. Сколько было, по-вашему, машин?
— С полсотни, семер, — доложил Хоремджет.
— Мне показалось, что больше, — отозвался Пуэмра. — Семьдесят или около того.
— Пусть семьдесят, — сказал я. — Если даже идут с десантом, это три тысячи бойцов. Маловато, чтобы взять Мемфис. Их танками раздавят. Гарнизоны под Мемфисом крупные… Так что, немху, молите Гора, чтобы спас ваши семьи от бомб и осколков, а другой беды я не вижу.
— Щедрость твоего сердца безмерна, — пробормотал, кланяясь, Пенсеба. Другие лишенцы тоже вроде бы успокоились, потянули из рубищ, что заменяли одежду, привычные для солдат амулеты, у кого — скарабей, у кого — Глаз Гора, фигурки Изиды или Мут, небесной владычицы. Рассвет был уже близок, и никто не пытался лечь и урвать немного времени для сна; люди молились, наполняя барак тихим монотонным бормотанием. Молился и Давид, но без амулетов — его ревнивый иудейский бог их не признавал.
На плацу и вокруг бараков все было тихо. Я снова поднялся на нары, высунул голову в отверстие. Небо серело, звезды меркли, и в рассветном сумраке можно было разглядеть фигуры кушитов, стоявших парами у входа в каждый барак. Но, очевидно, Саанахт решил, что этой охраны недостаточно, и в середине плаца установили на треногах пулеметы. Два «гнева Осириса»; за одним — Бу и Ини, за другим — Унофра и Тхути. Остальные стражи-роме, два десятка человек, стояли плотной кучкой у дома Саанахта. Самого начальника лагеря я не увидел — должно быть, сидел около ушебти и слушал последние новости.
Над краем пустыни стала всплывать ладья Ра — не ассирский цеппелин, а божественное светило, теп– лое и ласковое утром, а днем — знойное и гневное. Вмиг все преобразилось: небо стало цвета бирюзы, тростниковые бараки — золотистыми, песок — желтоватым, а камни — серыми и бурыми. Чудо, чудо! Но было бы еще чудеснее, если бы на краю карьера выстроился мой чезет, череда за чередой, все в полевых доспехах, при оружии и под развернутым знаменем. Пусть даже не чезет, пусть… Клянусь пеленами Осириса, я бы согласился на меньшее — пусть вместо моих «волков» явится хотя бы Бенре-мут из оазиса Мешвеш и улыбнется мне… Но пустыня была голой и безлюдной.
— Семер! Что ты видишь, семер? — раздался голос Иапета.
Я опустил глаза. Нахт, Пауах, Давид и ливиец окружали меня, только Хайла не хватало, но он был приписан к другому бараку. За ними виднелось множество знакомых лиц, ожидающих и напряженных: ваятель Кенамун, повар Амени, Хоремджет и Пуэмра, Тутанхамон, жрец и военный лекарь, Сенмут, Пенсеба, Софра, теп-меджет Руа, о котором шептались, что промышлял он когда-то грабежом могил… Все были тут, и все хотели знать, что разглядел досточтимый чезу, ибо глаз у него не простой, а командирский, глаз, как у грозного Монта, что прозревает сквозь доспехи и броню.
— Солнце взошло, — буркнул я. Больше сказать мне было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12