А коли не самого Дрейка, то его секты.
Однако секта распалась на тысячи клик и группировок. Кромвель в могиле, Дрейк – стар, Грегори Болструд казнён, его сын Нотт бежал на чужбину…
Остается одно. Они страшатся Даниеля.
– Что вас так насмешило? – спросил Уилкинс.
– Люди, – отвечал Даниель, – и то, что порою происходит у них в голове.
– Полагаю, вы это не обо мне ?!
– Полноте, я не стал бы насмехаться над вышестоящими.
– И кто же, позвольте спросить, в этом поместье не выше вас?
Вопрос был трудный, и Даниель не ответил. Уилкинса его молчание, кажется, встревожило ещё больше.
– Я забыл, что вы – фанатик по рождению и воспитанию. – Что значило: «Вы не признаёте никого над собой, ведь так?»
– Напротив, я вижу, что вы никогда этого не забудете.
Однако мысли Уилкинса уже приняли новый оборот. Словно адмирал, лавирующий против ветра, он произвел некий ловкий манёвр и, после мгновенного замешательства, лёг на совершенно другой галс.
– Дама, которую вы видели, прежде звалась Анна Гайд. Она близкая родственница Комстока, то есть далёко не из простых. Однако недостаточно родовита для супруги герцога Йоркского. И всё же чересчур знатна, чтобы сбыть её с рук в какой-нибудь европейский монастырь, да и слишком тучна для столь дальнего путешествия. Она родила ему двух дочерей: Марию, затем Анну. Герцог в конце концов с нею обвенчался, хоть и не без труда. Поскольку Мария или Анна могут со временем унаследовать трон, этот брак стал вопросом государственной важности. Многих придворных уговорами, деньгами или угрозами заставили поклясться на стопке Библий, что они имели Анну Гайд сверху и снизу, на Британских островах и во Франции, в Нидерландах и на Шотландских нагорьях, в городах и весях, на кораблях и во дворцах, в постелях и в подвесных койках, в кустах, на клумбах, в отхожих местах и на чердаках, имели её пьяной и трезвой, поодиночке или всем скопом, сзади, спереди и с обоих боков, днём, ночью, во все фазы Луны и под всеми знаками Зодиака, а кроме того, доподлинно знают, что всё остальное время несчётное количество кузнецов, бродяг, французских жиголо, иезуитов, комедиантов, цирюльников и шорников предавались с ней подобным утехам. Тем не менее герцог Йоркский взял её за себя и запер в Сент-Джеймском дворце, где она разжирела, как некое энтомологическое диво в нашем подвале.
Разумеется, Даниель слышал много подобного дома – от людей, ищущих милости у Дрейка, отчего возникло странное впечатление, будто Уилкинс заискивает перед ним . Безусловно, совершенно ложное, поскольку Даниель не обладал ни властью, ни влиянием, ни перспективой когда-нибудь их заполучить.
Более правдоподобным представлялось другое объяснение: Уилкинс не боится Даниеля, а жалеет и пытается оградить от лишних опасностей, обучая, как жить в свете.
Если так, Даниелю следовало по меньшей мере усвоить урок, который Уилкинс пытался ему преподать. Принцессам, Марии и Анне, шёл соответственно четвёртый и второй год. Поскольку их мать – родственница Джона Комстока, им было естественно укрыться в его доме. Что объясняло слова графа: «Две из них – всё разом». Королевского рода, женского пола и малолетки.
Из-за тягостных ограничений, которые наложил на учёные изыскания хозяин поместья, пришлось провести длительный симпозиум на кухне. Уилкинс и Гук диктовали, а Даниель постепенно слабеющей рукой вел перечень опытов не шумных и не вонючих, но (с каждым часом) всё более причудливых. Гук поручил Даниелю чинить «сжимательную машину» – цилиндр с поршнем для сжатия и разрежения воздуха. Он считал, что воздух содержит некую субстанцию, поддерживающую жизнь и огонь; когда субстанция исчерпывается, они угасают. По этому поводу провели целый ряд опытов. В закупоренную стеклянную банку поместили мышь и горящую свечу и стали смотреть, что будет (свеча прожила дольше). Потом взяли большой бычий пузырь и, поднося его ко рту, поочерёдно дышали одним и тем же воздухом. Гук при помощи своей машины откачал воздух из стеклянного сосуда и заставил маятник колебаться в вакууме, а Чарльза – считать колебания. В первую же ясную зимнюю ночь Гук вынес на улицу телескоп и стал наблюдать Марс; он обнаружил на поверхности планеты тёмные и светлые пятна и с тех пор принялся следить за их смещением, чтобы определить длину марсианских суток. Он засадил Даниеля и Чарльза за шлифовку более мощных линз, а заодно выписал новые у Спинозы из Амстердама; потом все по очереди высматривали всё более мелкие детали лунной поверхности. И снова Гук видел то, чего не видел Даниель.
– Луна, как и Земля, обладает притяжением, – сказал он.
– Почему вы так решили?
– Горы и долины имеют устоявшуюся форму – какими бы зубчатыми они ни были, на всей планете нет ничего, что бы могло упасть под действием гравитации. Будь у меня линзы помощнее, я бы определил угол естественного откоса и рассчитал силу тяжести на Луне.
– Если Луна притягивает предметы, то должны притягивать и прочие небесные тела, – заметил Даниель Не он первый

.
Из Амстердама прибыл длинный свёрток. Даниель вскрыл его, ожидая увидеть очередную подзорную трубу, однако обнаружил тонкий прямой рог, покрытый спиральным рисунком.
– Что это? – спросил он Уилкинса.
Доктор оглядел предмет через очки и ответил с легкой досадой;
– Рог единорога.
– Но я думал, единорог – сказочное животное.
– Я ни одного не видел.
– Тогда откуда, как вы думаете, он взялся?
– Почём я знаю? – отвечал Уилкинс. – Мне известно лишь, что их можно приобрести в Амстердаме.

Монархи, хоть и сильны ратями, слабы доводами, ибо с колыбели приучены пользоваться своей волей, яко десницей, и разумом, яко шуйцей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125