У дальней стены возвыша
лось какое-то подобие разоружённого бара. Вдоль ближней к двери стены, сл
ева, узкий, располагался как бы «отдельный кабинет» этого разоружённого
и демобилизованного кафе, за стеклом и решётками, но не классическими пр
утьями в клеточку. Нет, решётки были кручены цветами такими поверх стекл
а. Был создан кагебешный уют. Я вошёл в одну из дверей (отъездную такую две
рь как в купе ж/д вагона), сел на лавку. Передо мною были полстола, стекло, та
кая же уютная домашняя, завитыми рогаликами решётка. Слева на стене теле
фон. Рядом прямо на стене была нарисована вегетарианская картина маслом
. Лес, деревья, лужи. Цвета: желтые, зелёные, ядовитые. Бедолага тюремный худ
ожник или не имел других масляных красок или ему запретили ими пользоват
ься. Я забыл упомянуть, что два огромных жирных лесных пейзажа украшали б
ольшую стену кафе «Лефортово»: толстые деревья, болотце между ними, ряск
а всех цветов хаки. Через некоторое время привели Наталью Медведеву.
Я увидел её голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому на
зад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из той этой
головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. О
на не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24
лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале музея имени П
ушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то если бы я был добры
й человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разум
еется, но возвратившись в камеру написать что-нибудь вроде баллады Фран
суа Вийона «Дамы былых времён». Это если по-нормальному. Но так как я госу
дарственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная лич
ность, припомнив сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадств
ом подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомод
ели, Ц похожа на суховатую палку. Твои глаза: один меньше другого, они как
два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки. В 43 г
ода женщина не должна так ужасно выглядеть. Ты похожа на ветеранку-алког
оличку (перевод с французского alcogolique enventeric)». Впрочем зэка Савенко мгновенно п
ронзила жалость к тебе, и жалось сменила моё праведное злорадство. Где-то
лет в двадцать шесть в Париже, помню, ты вдруг стала пышной, большой, толст
ой, красноволосой, необыкновенно красивой. У тебя был огненный куст воло
с как куст шиповника в горах Пиренеев, как же ты тогда была красива и чувст
венна! Ты даже стала добрее тогда. О Пиренеях это не случайная метафора-кр
асивость, мы с тобой жили весной 1990 года в Пиренеях, там цвели на горах таки
е кусты...
«Ты пришла. Спасибо», Ц сказал я. «Дело вот в чём...»
«Я знаю в чём», Ц высокомерно прервала ты. Я тотчас же понял, что ты всё так
же вздорна, тяжела и плохо выносима.
«Оснований для беспокойства у твоих родственников, я имею ввиду твоих ма
му и брата, не будет. Меня всё равно никто не пропишет без паспорта, а все мо
и документы Ц у следователей. Мне лишь нужно, чтобы ты сдала три заявлени
я Ц на прописку, твоё и их, что вы не возражаете. Сними только с документов
заверенные у нотариуса копии... Также как и...»
Мы рассматривали друг друга. У зэка Савенко обильно отросли крутой шапко
й сильные волосы на голове. Solt aut pepper. Соль и перец. Усы и узкая с подбородка нис
ходящая борода. Кожа государственного преступника была гладкая, морщин
было немного, и те неглубокие. «Вот сука живучая, Ц думала Наталья Медвед
ева, Ц и по голове трубой били, и сапоги по глазам стучали, и взрывали, и ст
реляли, и в тюрьме вот парится. Всё как с гуся вода...» Прирождённая убийца Н
аташа смотрела на мужчину, которого ей не удалось угробить, с плохо скрыт
ой неприязнью, сбалансированной лишь любопытством. Такие женщины как мо
я жена Наташа любят убитых, замордованных ими мужчин. Она и пришла, надеяс
ь увидеть меня поверженным. Потому ей было противно. Перед ней сидел впол
не живой Лимонов.
«Твой адвокат сказал, ты заболел! На больного не похож...»
«Пару дней чувствовал головокружение. В медчасти дали таблетку, забыл ду
мать...Это от тюрьмы. Воздуха мало. Я тут работаю вовсю. Мне дают возможност
ь писать, Ц сказал я. Ц Настольную лампу предоставили, во как!»
«Только не вздумай писать опять про мои гениталии», Ц изрекла она высок
омерно.
Два прапорщика сидели в метре от нас за стеклом, как два тощих кура на насе
сте, задницами на рёбрах столов. При слове «гениталии» она вздрогнули. ст
екло никаких звуков не задерживало.
Она уныло лжёт. На самом деле любая женщина, и она тоже чувствует гордость
и удовлетворённое тщеславие от того, что бывший возлюбленный выразил в к
ниге свою любовь-ненависть. Я хотел было сказать ей, что ни она, ни её генит
алии уже давно не привлекательны для меня, что строки в книге «Анатомия Г
ероя» были написаны шесть лет тому назад, по свежим следам нашей разлуки.
Книга лишь вышла позже. Что я уже был в восторге от гениталий нескольких ю
ных дев после этого, но я не сказал. Я стал её расспрашивать о наших общих з
накомых, которые меня не интересовали на самом деле. Впрочем, сообщение о
том, что младенец женского пола, которого я называл в 1983-84 годах «Фалафель»
Ц младшая дочь художника Вильяма Бруя вымахала в красивую девку и имеет
тучу поклонников, вызвало у меня желание выйти из тюрьмы и отъебать этог
о Фалафеля со всеми потрохами, отомстив её папочке. У меня с ним старые счё
ты, с этим сводником. Так и сделаю, если не забуду. Ей это понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115