Она была известная актриса, а я — писатель-дебютант. Но наглость не только спокойным образом может увлечь и повести за собой массы, но даже может обмануть кинозвезду вполне приличного масштаба и заставить ее раздвинуть ноги. Она не только дала мне, она еще поселила меня у себя на Кингс-Роад и возила меня по Лондону и Великой Британии в автомобиле. Следует сказать, что я охмурил не только ее, темную красотку с пышными ляжками и тяжелым задом, игравшую истеричек в телефильмах по Мопассану, Достоевскому и Генри Джеймсу, но я обманул еще множество жителей Великой Британии, попавшихся мне на моем пути.
Майкл Горовиц — английская помесь Ферлингетти с Гинзбергом, с фигурой ленинградского поэта Кривулина (то есть шесть конечностей — две ноги, две руки и две палки) — пригласил меня на первые в мире Поэтические Олимпийские Игры. Милейший Майкл и его британские товарищи желали пригласить вечнозеленых Евтушенко или Вознесенского, но, кажется, в те времена советская власть рассердилась за что-то на Запад и подарочные Е. и В. не были высланы. Я замещал обоих на Poetry Olimpics. Olimpics заблудились во времени и, вместо хиппи-годов, к которым это мероприятие принадлежало по духу своему, мы все оказались в 1980-м. У меня сохранился ксерокопированный номер журнала «Нью Депарчурс», в котором долго и нудно восхваляются преимущества мира перед войной, lovemaking перед бомбежкой и т. п. Я расходился с Майклом Горовицем и его товарищами в понимании действительности и во взглядах на проблемы войны и мира, но я согласился прочитать свои стихотворные произведения в Вестминстерском аббатстве, попирая ногами плиты, под которыми якобы покоятся английские поэты. Сам архиепископ в красной шапочке представил нашу банду публике и сидел затем, не зная, куда деваться от стыда, на хрупком стуле, прикрыв глаза рукою. Самым неприличным по виду был панк-поэт Джон Купер Кларк, буйная головушка поэта была украшена сине-розовыми пучками волос. Джон Купер Кларк напоминал гусеницу, поставленную на хвост. Он получил серебряную медаль наглости от «Sunday Times», которая почему-то взялась награждать нас, хотя никто ее об этом не просил. Самым неприличным по содержанию произведений оказался реггей-певец и поэт Линдон Квэйзи Джонсон. Симпатично улыбаясь, красивый и чистенький черный проскандировал стихи-частушки, каждый куплет которых заканчивался рефреном «England is the bitch… та-тат-та…». То есть «Англия — сука…». Может быть, именно потому, что каждый рефрен заставлял бедного архиепископа опускать голову едва ли не в колени и вздрагивать, Линдон Квэйзи Джонсону досталась золотая медаль. Мне журнал «Sunday Times» присудил бронзовую медаль наглости. По поводу моих строк, где говорилось, что я целую руки русской революции, журналист ехидно осведомился: «Не оказались ли в крови губы мистера Лимонофф после такого поцелуйчика?» Если вы учтете, что присутствовали представители еще двух десятков стран и что такому старому бандиту, как Грегори Корсо (он тоже участвовал!), ничего не присудили, то вы сможете понять, как я был горд и нагл. Золотая медаль лучше, спору нет, но я впервые вылез на международное соревнование, подучусь еще, думал я. Плюс и гусеница-Кларк, и реггаи-Джонсон читали на родном английском, а я — на английском переводном.
Я покорил нескольких профессоров русской литературы, и они начали изучать мое творчество. Я выступил со своим номером в Оксфорде! Я шутил, улыбался, напрягал бицепсы под черной t-shirt, плел невообразимую чепуху с кафедр университетов, но народ не вслушивался в мои слова. Слова служили лишь музыкальным фоном спектакля, основное же действие, как в балете, совершалось при помощи тела, физиономических мышц и, разумеется, костюма и аксессуаров. Огненным, искрящимся шаром энергии, одетым в черное, прокатился я по их сонной стране. Председатель общества «Британия—СССР» — жирный седовласый man, плотоядно глядевший на ляжки Дианы, сказал ей, что я — шпион… Я излучал такой силы лазерные лучи, что, отправившись с Дианой на audience (режиссер выбирал актрису для одной из главных ролей в новой телевизионной серии), убедил ее в том, что она получит роль, и она ее получила!
В солнечный, хотя и холодный день Диана отвезла свою (отныне и мою) подругу — профессоршу русской литературы — в красивый и богатый район Лондона, в Хампстэд. Профессорша должна была забрать книги у русской старухи, я знал вскользь, что имя старухи каким-то образом ассоциируется с именем поэта Мандельштама.
— Пошли? — сказала профессорша, вылезая из автомобиля и держась еще рукой за дверцу.
— Нет, — сказал я, — старые люди наводят на меня тоску. Я не пойду. Вы идите, если хотите… — Под «вы» я имел в виду Диану. Вообще-то говоря, у меня было желание, как только профессорша скроется, тотчас же засунуть руку Диане под юбку, между шотландских ляжек девушки, но, если профессорша настаивает, я готов был пожертвовать своим finger-сеансом, несколькими минутами мокрого, горячего удовольствия ради того, чтобы Алла, так звали профессоршу, не чувствовала себя со старухой одиноко.
— Какой вы ужасный, Лимонов, — сказала профессорша. — И жестокий. Вы тоже когда-нибудь станете старым.
— Не сомневаюсь. Потому я и не хочу преждевременно соприкасаться с чужой старостью. Зачем, если меня ожидает моя собственная, торопиться?..
— Саломея — вовсе не обычная старуха. Она веселая, умная, и ее не жалко, правда, Диана?
— Yes, — подтвердила Диана убежденно и энергично. — Она очень интересная…
— Сколько лет интересной?
— Девяносто один… Или девяносто два… — Профессорша замялась.
— Кошмар. Не пойду. В гости к трупу…
— Она сказала мне по телефону, что ей очень понравилась ваша книга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50