— А я не пытаюсь. Из-за него, из-за засранца, еще, глядишь, Третья мировая война случится! Потому что он всех здесь, на Западе, сумел уверить в том, что русский народ — народ ГУЛАГа. А что с таким отрицательным народом делать? Ясно что, придушить его, если представится возможность… как от чумного больного, от него избавиться…
— Вы смешали грешное с праведным, Злобин. В «Архипелаге» он систему обвиняет, а не русский народ. Нормальные люди не отождествляют ГУЛАГ с населением СССР или с русским народом.
— Где ты видел нормальных людей, Львовский? — Злобин сунул Львовскому ром. Тот оттолкнул бутылку. — Способность среднего человека к самостоятельному мышлению, господин Львовский, чрезвычайно скудная, даже в вашей богом избранной нации — среди евреев. Средний американский человек вообще круглый идиот во всем, что не касается покупки дома, автомобиля или хронического обжорства. До чего же глупая нация, правда, Эдюня?
Переход на обращение «Эдюня» неопровержимо свидетельствовал о том, что Злобин нелегально узурпировал большую часть рома для личного употребления, то есть сосал бутыль чаще нас и высасывал больше.
— Едем, теоретики! — Львовский вбежал в элевейтор. Мы заторопились за ним. В элевейторе находились уже два животастых типа. Толкнув меня в плечо, сомкнулась стена, и мы стали подниматься.
— Мы не в тот элевейтор вперлись, джентльмены, — сообщил Львовский. — Этот поднимет нас лишь на 20-й. Но не беда, на 20-м мы пересядем, да, джентльмены?
— Веди нас, командир, на амбразуры. Мы на вас полагаемся, Львовский.
На 20-м этаже мы последовали в направлении, указанном стрелой «К верхним элевейторам».
— Вы взяли с собой фото обожаемого духовного идола, Львовский? — съехидничал я. — Будете просить автограф?
— Идите в жопу, Эдуард Вениаминович… Неужели вам не любопытно? Вы, между прочим, вчера оба с энтузиазмом отозвались на мое предложение.
— Речь шла о «посмотреть», а не об экспедиции в недра отеля. Где же этот ебаный верхний элевейтор?
— Почему у них тут так темно, а, бля? За такие деньги могли бы осветить коридоры получше… — пробурчал Злобин.
— Вы хотите, чтоб повсюду сиял яркий свет, как в туалете, да, Злобин? Полутьма необходима для создания атмосферы покоя, вот зачем. Останавливающийся в дорогом отеле бизнесмен лишь спит в своей комнате. Он совершает свои дела в баре, или в ресторане, или на Уолл-стрит. Потому коридор отеля уже как бы спальня, коридор уже приготавливает уставшего за день бизнесмена ко сну. Бай-бай…
Мы обнаружили элевейтор номер два в момент закрывания дверей. Злобин придержал их, и мы вскочили в железный ящик. Элевейтор устремился вверх. Взглянув на светящиеся кнопки, мы обнаружили, что этажи начинаются с 25-го. Воскликнув «Shit!», Львовский нажал на 25-й.
— Куда же делись четыре этажа?
— Разумно предположить, что четыре этажа зарезервированы у них для VIP — «very important persons». Ясно, что доступ к этим привилегированным этажам должен быть затруднен для посторонних. Может быть, VIP поднимаются в них не из лобби, но из бейсмента. Дурак вы, Львовский, вы думали, сядете в элевейтор, выйдете, а вас сам бородатый, раскрыв объятия, ждет. Если бы было так просто, каждый больной с улицы имел бы доступ к VIP. Хуюшки, Львовский!
Львовский молчал, хмурый.
На 25-м этаже мы столкнулись с фотографом, спаренным с репортером. Оба были навьючены аппаратурой, как горные ослы. Из кармана пиджака у репортера торчал микрофон, провод уходил ему за спину. С провода свисал желтый ярлык с черными буквами «Нью-Йорк Пост».
— Looking for Russian writer? — возгласил Злобин громко и коряво. Он жил в Штатах дольше меня и Львовского, но говорил много хуже. Ром сделал его нахальным.
— Йа, — согласился репортер. Неохотно.
— Мы коллеги, — сказал Львовский. — «Рашэн Дэйли». — И, хотя его никто об этом не просил, показал свою карточку.
— А, Москов! — отреагировал репортер и осклабился.
Львовский не стал возражать против того, что он журналист из Москов. Он даже как-то подтянулся весь, может быть представив себя советским.
— Вы уже пробовали пожарную лестницу? — спросил он.
— Заперто, — мрачно ответил фотограф.
— Эти с тобой, из КэЖэБэ, пусть откроют, — ухмыльнулся репортер и мотнул головой в сторону нас — меня и Злобина.
— А что, дверь на площадку я им открою, ничего сложного. Старые навыки домушника я не утерял.
— Ой, не пиздите только, Злобин! — Львовский поморщился. — Вы у мамы буфет, где хранилось варенье, гвоздиком открывали…
— ОК… Львовский… — Злобин, сердитый, сунул мне бутылку. — Where is that door? — схватил он за руку репортера.
Мы все гуськом, индейским шагом переместились в конец коридора.
— Ага… — Злобин тяжело присел перед бронзовой ручкой со щелью для ключа в ней и вгляделся в щель. Достал из кармана нож и заковырялся.
— Попробуйте только не открыть, лейтенант! В Сибири сгною! — прошипел Львовский.
— Да, честь страны и честь организации поставлена на карту, — поддержал я шутку.
— Идите на хуй, не пиздите под руку…
Фотограф сложил сумки и камеру на кофейного цвета макет и присел рядом со Злобиным. Раздался металлический хруст. Я подумал, что один из них наступил на руку другого, но, о неожиданность, Злобин, стоя на коленях, распахнул дверь.
— Варенье, бля, в шкафу… — пробурчал он.
— Беру свои слова обратно. Талант! Отлично сделано…
— Браво КэЖэБэ! — воскликнул репортер. Фотограф подхватил свои вещи. Все мы выперлись на бетонную лестницу и стали спускаться вниз. На 22-м мы, подергав ручку, вытолкали Злобина вперед. Он потребовал глоток рома. Глотнул и присел у замка.
— Кто-то идет, — сообщил репортер и свесился вниз, через перила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56