Отец зашевелился у окна, прошел, поскрипывая ремнями и сапогами, к двери. И стал там, светя своей шапкой.
— Пошел бы, — сказал он твердо. — Ты надежен.
— Увы, времени уже у нас не осталось, — констатировал Генрих. Ему было приятно отцовское «Ты надежен». И вдруг признался: — Знаешь, пап, я себя чувствую даже и не ужасно, а глупо. Максимум через три недели меня не будет, а я… — Генрих пожал плечами. — Может быть, я должен заплакать?
— Можно и плакать, — хмуро сказал отец. — От слез легче. Только чтоб никто не видел. Когда брата убили под Ленинградом, я плакал. Один. Часть моей жизни с ним ушла.
Отец и сын затихли, не зная, что еще сказать друг другу. Генрих подумал, что сколько было людей на Земле, все они, очевидно, справлялись с задачей ухода из этого мира. Справится и он. Наверное, это нехитрая штука. В любом случае, все, кто когда-либо населял планету, — умерли. Сумели умереть. Сумеет и он…
Из-за краев штор отеля «Иль де Франс», чуть-чуть заметный, стал изливаться серо-бело-голубой рассвет.
— Пап, иди, — сказал Генрих, — светает уже. Тебе пора.
— Не могу тебя даже обнять, — грустно сказал отец и поскрипел сапогами и сбруей портупеи. Генрих впервые заметил, что отец у него стеснительный. Генрих и сам был стеснительный, потому они еще помолчали.
— Иди, иди, — повторил Генрих.
— Слушай, — сказал отец. — Ты знаешь, эти боли… Тебе, наверное, очень больно. Может быть, тебе принять яд?
— Хэй, пап, мы из касты воинов, не так ли? — Генрих замолчал и добавил: — Я хочу пулю.
Отец кивнул молча.
— Я бы тоже выбрал пулю. Правильно. Ну что ж, прощай, сынок. Прощай!
Голос отца задрожал, потому Генрих решил его ободрить.
— Не грустите, полковник, — сказал он. — На то мы и люди, чтобы было вот так вот… Мы же не боги, пап.
— Прощай, Генрих, — сказал отец.
— Прощай, отец…
55
31 декабря вечером они пошли к Алискиным панк-друзьям. Алиска предлагала встретить Новый год с друзьями Генриха, но так как таковых не существовало в природе, им оставалось только пойти к друзьям Алис.
Делая себе укол морфия в ванной перед тем, как облачиться в черный парадный костюм, Генрих вдруг отметил, что он похудел. Лицо Супермена в желтом свете лампы ванной комнаты оказалось как бы слегка припеченным, словно покрылось тончайшей пленкой первого весеннего загара. Супермен поморщился.
— Генри! Генри! — в дверь стучалась Алис. — Я хочу пи-пи.
Генрих открыл дверь. Девчонка хочет пи-пи, потому ты не можешь рассмотреть изменения своего лица, старик Генри. Да и что толку их рассматривать. Разве ты что-нибудь изменишь?
— Что ты тут делал так долго? — Девчонка, которой пришлось из-за ранения надеть зеленый мундирчик на розовое платье, подозрительно посмотрела на голого, одни только синие трусики на бедрах, Супермена.
— Абсолютно и совершенно ничего, — объявил Генрих и подтолкнул девчонку к туалету. — Прошу!
Боль как бы чуть изолировала Супермена от Алис. Иной раз ему бывало тяжело пересилить гримасу боли в присутствии девочки, и тогда он желал одиночества. Смерть вообще одинокий бизнес. Каждый, увы, разбирается со смертью сам.
В половине одиннадцатого они вышли из такси у двери большого дома рядом с метро «Лувр». «Здесь!» — сказала девчонка таксисту. Генрих вытащил сумку, пластиковую, он заметил, что у Супермена развилось как бы своеобразное пристрастие к этому виду тары. В сумке лежало несколько бутылок шампанского. Вытащив из кармана пальто клочок бумаги, девчонка левой, нераненой рукой нажала цифры кода. Нажав цифры, они обнаружили, что массивная дверь открыта; в месте соприкосновения замка с рамой двери, почти невидимая, торчала картонка. По случаю Нового года буржуазное гнездо позволило себе на время пренебрежение правилами безопасности.
Подъезд был необъятных размеров. Такой подъезд не часто увидишь в Париже. Отец Алискиной подружки Моник очень известный художник. Богатый. Квартира занимала весь этаж здания. Выйдя из лифта на четвертом этаже, они позвонили. Алис позвонила. За дверью слышен был голос Лу Рида, исполнявшего «Walking on the wild Side».
— Алис! Бэби! — Маленькая толстая девчонка с такой же, как у Алиски, прической, только огненно-красной, поцеловала Алис по-французски три раза. На девчонке были черные коротенькие брючки и нейлоновая кофточка, сквозь которую просвечивал во всей красе допотопный лифчик.
— Мой друг Генри! — представила Генриха Алис. Генрих пожал руку толстенькой, коротышке. — Моя подруга Моник. Моник тоже художница, как ее папа, — пояснила она. Профессии Супермена Алис не сообщила.
Одна только прихожая, где стояли, сдирая с себя верхнюю одежду, Супермен и его девчонка, была больше номера в отель «Иль де Франс». Большой старый шкаф с зеркалом в углу, справа от входа, комод у стены слева, несколько дверей, ведущих в глубь квартиры. Из одной двери молча, без лая, выскочили две собаки: одна — пушистая маленькая китайская собачка, а другая — бело-розовая, уродливая, похожая на свинью. Свиная собака ткнулась в ноги Супермену, китайская — в ноги Алис.
— Еще у них есть попугай, но он такой злой, что приходится держать его в отдельной комнате. От злости он выщипал себе все перья. Пойдем, я покажу тебе попугая. — Алис потащила Генриха за собой.
Идя за девчонкой по узкому и длинному коридору с дверьми по обе стороны (под ними скрипел старый паркет, несколько дверей были открыты, и за ними были видны: там — кафель ванной, здесь — полумрак, паркет, стены в картинах), идя за девчонкой, Супермен подумал, что в квартире хорошо пахнет. Потому квартира ему нравится. Генрих любил или ненавидел запахи, как людей.
Попугай жил неплохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83