- Спасибо! Я ее научил - и она ж меня безработным хочет сделать? Лов-
ка девка. Ну, однако, пойдем щупать куркулей.
- Кого?
- На Украине кулаков так зовут. Кур-куль. Кур-куль, зарыл куль. И не
один куль! - С веселой присказкой отправился Сорокопудов щупать кулаков.
- Зайдем к этому старичку: четверо ребят, безлошадный - это что-ни-
будь да стоит.
И они зашли к Чугунку.
- Здорово, старичок! Как поживаем?
- Небо коптим. Тебе не мешаем, - засуровился Чугунок, увидя Анютку.
- Бедно живешь, бедно.
- Как уж бог дает!
- Бог-то у тебя недалеко, через три двора.
- Это как же?
- Не знаешь? А Никишка Салин. Вот твой и бог. Сколько он от твоей
земли-то тебе нынче хлеба дал?
- А какое твое дело?
- Законное. А ну-ка, садись, товарищ Валаева, записывай каждый его
ответ, чтоб он сказки не рассказывал. Ты, я вижу, дед, сказочник?
- А чего ты ко мне пристал?
- Ты-то мне не нужен, мне до твоего бога добраться. Исполу убирает?
- Ну, исполу.
- Точно. Пиши: Никифор Салин убирает мне землю исполу.
- Зачем же писать? Брось, не пиши! - Чугунок подскочил к Анютке.
- Папаша, не настраивайся. Мы учитываем боговы излишки, а ты здесь
при чем?
- А кто мне на весну пахать будет? Вот здесь при чем!
- Спашем.
- А ты ручаешься?
- Головой, со всеми рыжими волосами.
- Ух ты, едовитый! - отошел Чугунок.
- Урожай был, примерно, сам-шест, сам-сем, пудов семьдесят с десяти-
ны, а засеву у меня было три десятины...
- Откуда три?
- Пиши, пиши, товарищ Валаева.
- Откуда три, я тебя спрашиваю!
- Папаша, ты, я вижу, вор, жулик. Да-да. Украл у своего государства
полдесятины, так и ладно?
- Это ты откуда?
- Ваш прежний председатель сознался.
- Я тут, ей-богу, не виноват, я, как все... Товарищ Сорокопудов, не
пиши, не надо про это. Не пиши вором!
- Милый человек, это я к разговору. Этого не напишем. Так, значит,
бог-то твой забрал у тебя сто пудиков хлебца... Это хорошо. Пиши, това-
рищ Валаева, пиши.
Чугунок стоял в смущеньи.
- Сто пудов! Это можно купить корову, кобылу, сапоги, - дразнил Соро-
копудов.
Чугунка начинала забирать давнишняя обида на эти сто пудов. Обида,
которую скрывал он от самого себя, и только сейчас понял, что она есть.
И гложет сердце больно и бередит.
- Эх ты, а еще седой. У твоих детей кусок хлеба изо рта вырывают, а
ты спасибо говоришь!
- Да ну тебя, леший, не растравляй! - заорал Чугунок.
- А ты не настраивайся. Эти сто пудов мы тебе вернем.
- Как? - привскочил Чугунок.
- Очень просто. Вот мы запишем твои показания. Затем Никишку возьмем
за сальник. Сдать сто пудов по твердой цене государству. Сдаст. В госу-
дарстве от этого полное выполнение генерального плана. И даже с излиш-
ком, тогда выполняется и план кредита бедняку. А постановлено отпустить
сто миллионов. Уж из ста-то миллионов для тебя на лошадь и корову
добьемся! Понял - какое коловращенье?
- Тьфу, опутал рыжий! А я думал, и правда.
Анютка и Сорокопудов ушли. Чугунок остался с растравленным сердцем.
Он не мог усидеть дома. Побежал по селу.
- Вот угробители ходят! Родная Анютка - и та шлюхой стала! Пишет, пи-
шет, мужики, все записывает. Я слово, - она его в карандаш! Что мне те-
перь будет? Кого-кого, а меня в первую очередь!
Говорил Чугунок, а сердце ныло.
"Зачем ты это? Против кого народ распаляешь? Не надо, остановись".
Сорокопудов, любезно раскланиваясь, уж входил в избу Никифора Салина.
Никишка отвечал на поклоны сплошной ласковостью. Лучились, маслились
его глаза. Волосатые руки его, огромная спина - и те как-то хотели выра-
зить удовольствие и ласковость.
- Оха-ха, хороша погодка стоит. Бабье лето.
- Насчет погоды, действительно, - отвечает Никишка.
- И ясно, и не жарко, и разный гнус-овод не донимает...
- Как в первейшем Крыму, - рад Никишка угодить и погодой.
- По такой погоде только и делать, что хлеб отвозить...
Никишка молчит. Анютка деловито и строго раскладывает бумаги. Огром-
ный красный с синим карандаш, для которого в боковом кармане Сорокопудо-
ва специальное углубление, как страшное оружие в ее руках.
- Нет, товарищ, насчет возки вы ошибаетесь. Крестьянин привык хлеб
возить зимой. Осенью еще вспашка под зябь. Лошадей сбивать не резон. Зи-
ма, товарищ, для этого...
- До зимы, милый папаша, ты его спровадишь весь, ищи-свищи тогда... А
сейчас он у тебя дома.
Никишке вдруг страшно захотелось взять тяжелую дубину, которой зако-
лачивают лошадиные приколы, и дать рыжему по маковке. Да так, чтоб зубы
щелкнули и язык откусил.
Несколько минут он был во власти этого желания и, наслаждаясь, пере-
живал его.
- Это почему же так про меня шутите?.. Я ведь не кулак да в середняки
себя только сам перед вами причисляю.
- А четыре лошади?
- Так я их и не вижу. Я в бедняцкой супряге. Они там и работают.
- Супряга - это значит спрягаются несколько лошадей для артельной
вспашки. А с кем твои лошади спрягаются? Вокруг тебя восемь семейств -
ни одной у них лошади. Сами подпрягаются, что ли? Интересная супряга. И
какая тебе от нее выгода?
- Я, дорогой товарищ, крестьянин. Я свою нужду познал и чужой со-
чувствую...
- За сто пудов я любому посочувствую!
- Какие сто? (и кто проболтался - Семка или Чугунок? С обоих по
сту... раклы...)
- И первые сто и вторые...
"Оба". Дрожь пронизывает Никишку.
- Сколько же в нынешнем году, гражданин Салин, ссыпал хлебу в амбар?
- Я двести пятьдесят пудов - всему селу для примера - сам назначил и
отвез. Это власть должна чувствовать. Вот что.
- От тысячи пудов двести пятьдесят можно. Я бы пятьсот отвез.
1 2 3 4 5 6 7