За неисполнение сего - штраф.
Председатель ПСР
Секретарь".
Подписи, как всегда под бумажками, были неразборчивыми, но Никифор разобрал приписку:
"За каждую Гараськину шишку будет у твоих двояшек по дзе с лишком".
Двойняшки Яшка и Сашка у Никифора были младшенькие. Кулак их до того любил-обожал, что даже в будни наряжал во все новое и так кормил, что у них щеки чуть не лопались.
Почесал Никифор затылок, посмеялся. Думал, и впрямь важная бумажка налог там какой или гужевая повинность, а тут простая зубоскалка.
Подозвал Гараську и ни с того ни с сего так щелкнул его по затылку, что у мальчишки на макушке вскочил среди стриженых волос ежик.
А на другой день прибежали с ревом его двояшки, и у каждого на маковке по два ежика!
- Это вы откуда достали?
- В лесу это, тятька, - пожаловались ребята, а уж как они добыли эти украшения, так и не сказали, сколько отец ни допытывал.
На следующий день, не меняя привычки, Никифор трахнул Гараську по щеке так, что припухла.
И тут же к вечеру у его двояшек обе щеки раздулись!
Ручьями слезы мальчишки лили, а по какой такой причине и отчего на них отразились побои, нанесенные их отцом Гараське, так ведь и не признались.
"Тут дело нечисто", - встревожился кулак, и опыты прекратил. Иной раз замахнется сгоряча, хочет по привычке дать затрещину батрачонку, да сам себя за руку удержит. Своих детей жалко.
- Ф-фу ты, чертовщина какая... Ни тебе воли, ни тебе удовольствия... Что это за ПСР такая? Были когда-то эсеры, да, видать, не то... та партия за богатых мужиков стояла, а эта за батрачонка моим ребятам шишки бьет!
Долго чесал в загривке кулак и решил - лучше не связываться.
- Ну ты, Дохлый карась! - крикнул он во все горло на Гараську. - Ты мне больше под руку не попадайся!
Рук я об тебя марать не могу! Себе дороже. Понял?
И с тех пор Гараське стало чуть-чуть легче. Голова перестала болеть, и в ушах меньше шумело. А то беда была, спать не мог.
И его дружки-жалельщики Сережка и Степан, встречая его, радостно улыбались:
- Ничего, Гарась, ничего. Лучше заживем. Дай срок!
КОМУ МЕДКУ, КОМУ ДЕГОТЬКУ
Вскоре многие познакомились с новой партией.
Сидел как-то Иван Кочетков в сельсовете, толковали они с Тимофеем, как им объединить бедноту, и вдруг приходит с жалобой поп Акакий.
- Як вам, власть предержащие. Извольте почитать, чья прокламация? - И предъявляет написанный на какойто картонке плакат:
РЕЛИГИЯ - ДУРМАН ДЛЯ НАРОДА.
НЕ ЖАЛЕЙ, РЕБЯТА, ПОПОВСКОГО САДА И ОГОРОДА!
- Гм, - сказал, покрутив усы, Тимофей, - лозунг правильный, а вывод странный.
- Более чем странный, - взвизгнул поп, - морковь повыдергана, вишни оборваны!
- Ребячье баловство, - пожал плечами Тимофей.
- Какое же баловство, самая настоящая экспроприация! С угрозами. Вот, полюбуйтесь, какое я требование накануне получил. - И поп Акакий предъявил бумажку, на которой печатными буквами было написано:
ПОЖАДНИЧАЛ ДЛЯ БОЛЬНОЙ МЕДА - ПЕНЯЙ НА СЕБЯ.
ДОЛГОГРИВАЯ ПОРОДА!
- Гм, - смутился Тимофей и еще покрутил усы, - весьма невежливо... конечно. А кому это вы, батюшка, не дали медку?
- Старушке одной, хворой Агафье, вы ее знаете, - ответил поп, - была когда-то у меня в услужении. Чего ее медом раскармливать? Все равно не нынче-завтра преставится... Сами понимаете - не в коня корм...
- Кто же это за нее заступается? - покрутил ус Тимофей. - Кругом одинокая старушка, сильной родни нет, один только и есть внучонок Данилка, да и тот слабосилен... Не велик застой!
- Так ведь это же не один кто-то, а партия! Вы полюбуйтесь, вот выписка из постановления, - предъявил поп Акакий третий документ.
"Решили и постановили - запросить у попа Акакия немного меду для хворой бабушки Агафьи, очень ей перед смертью медку отведать хочется. "Обязательно, - говорит, - с батюшкиной пасеки, духовитого". Поручить получить Данилу Фокину.
Председатель ПСР
Секретарь."
Подписи опять неразборчиво.
- Та-ак! - удивился Тимофей. - Новая партия у нас объявилась, ты слыхал, товарищ Кочетков?
Иван Кочетков только покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
- А может, Агафье-то стоило бы вам послать медку?
Столько лет на вашу семью проработала, - сказал он.
А поп Акакий так и вскинулся, так и завопил:
- Я насилию не уступлю! Я террору не поддамся!
Прошли времена "грабь награбленное"! Я вас к порядку призову! Нет правды на местах, но есть она повыше!
И еще что-то кричал.
- Да вы успокойтесь, батюшка, - сказал ему вежливо Тимофей. - Мы самоуправства не поощряем. Оставьте документики, мы в этом деле разберемся.
И когда обозленный поп ушел, обратился к Кочеткову:
- Ну, что ты скажешь, Иван? Это что еще за подпольная организация появилась такая вредная?
- Не знаю, дружище, но если она Агафье медку, попу деготьку - значит, для пролетариата не очень вредная.
- Председатель у них есть, секретарь... Заседания...
Вот так штука. Я здесь Советская власть, и меня на заседания не зовут и в президиум не сажают. Дожил!
Кочетков рассмеялся и ничего не ответил Тимофею.
ТАК СТРАШНЕЙ
А рассмеялся Иван Кочетков потому, что вспомнил, как недавно, сам того не ведая, наверное, побывал на заседании этой таинственной партии.
Как-то раз сидели они с Машей на завалинке вечерком, и было им грустно.
- Скушно мне с тобой, Иванушка, - говорила Маша тихим голосом. Повидавши нового, не могу я жить постарому. Своего теленочка поить. Своего поросеночка кормить. Свою полоску хлебца жать... Тесно мне, душно мне в такой жизни.
- Уж куда тесней, - вздыхал Кочетков.
- Отпусти ты меня в совхоз, Иванушка, на большие дела.
- Повремени, Маша, - отвечал Кочетков, - начнутся и у нас большие дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42