– Прасковья, воспитанница Лигула, – шепнула ведьма.
– У Лигула есть воспитанница? – не поверил Меф.
В его представлении глава Канцелярии мрака был не из тех, кто берет на попечение сироток.
– Двенадцать лет назад он принес ее ребенком из Верхнего Мира. С тех пор она ни разу не видела солнца. Это первый человеческий ребенок, воспитанный в Тартаре, – сказала Улита.
– Она странная. И смотрит непонятно.
– Я думаю. Вы первые люди, кого она видит, если не считать меня. Ну первые живые, во всяком случае.
– Двенадцать лет назад? Она выглядит старше двенадцати, – задумчиво сказал Меф.
Он не мог оторвать от нее взгляд. В зыбком свете Тартара воспитанница Лигула была похожа на черту, смело проведенную алой тушью. Улита понимающе улыбнулась. «Тут и без девчонки есть о ком спросить, а ты спрашиваешь о ней!» – говорила ее улыбка.
– Ребенком не означает младенцем. Думаю, она примерно твоя ровесница. Теперь ты счастлив? – ехидно поинтересовалась ведьма.
Меф хотел посоветовать Улите лечиться, но не успел. Стражи расступились, пропуская гостей к Лигулу. Горбун встал и приветствовал их ласковой улыбкой. Во всяком случае, так летописец занес в хроники мрака. На деле же горбун осклабился и, кивнув, отделился от кресла примерно на толщину тетрадного листа. Хотя для тех, кто хорошо знал Лигула, и это уже было знаком. Немедленно около двадцати подхалимов налетели со всех сторон и стали сдувать с Мефа пылинки. Остальные, в том числе Арей, оказались оттесненными разряженной толпой. Чьи-то липкие губы мазнули Буслаева по щеке, пальцы коснулись шеи, подобострастные руки сдавили рукав.
«А ведь моргни им Лигул, они с куда большим удовольствием разодрали бы меня зубами», – подумал Меф.
Кто-то, не пробившийся к нему спереди, сдуру попытался вытянуть из ножен висевший за плечами меч Буслаева. Меф услышал короткий крик, но так и не понял, насколько суровой была месть. Клинок Древнира не терпел чужих прикосновений. Даже Арей никогда не касался его иначе, чем лезвием собственного двуручника.
Лишь когда Лигул нетерпеливо махнул рукой, толпившиеся вокруг Буслаева стражи схлынули. Меф тупо уставился на свои обмусоленные ботинки, сохранившие влажные следы чьих-то губ. Лигул тоже заметил след поцелуя на ботинке и досадливо дернул головой. Видно, подхалим, покусившийся на ботиночки, переусердствовал. Ботинок полагалось целовать только владыке.
– Вот и он, мальчик-с-кровоточащими-волосами! И как первое впечатление от Тартара? – спросил Лигул быстрым, выплевывающим слова голосом.
Меф уже понял, что вопрос про впечатления ему здесь будут задавать часто. Надо придумать что-то универсальное, чтобы не заморачиваться.
– Впечатление впечатляет, – ответил он кратко, про себя же подумал: «Эта сволочь пыталась отравить Дафну».
– Так понравилось или нет? – вкрадчиво допытывался Лигул.
– Запомнилось, – уклончиво сказал Меф.
Горбун моргнул, слегка обескураженный полученным отпором. Лицо у него было умное, мимически беспокойное. Меф со внезапным удивлением осознал, что Лигул совершенно не похож на трагического негодяя – главного врага света. В сериал с жестким кастингом горбуна, скорее всего, взяли бы на роль сбытчика краденого или трусоватого шустряка-чиновника, нервно вздрагивающего при виде любого конверта, даже если он просто выставлен на витрине почты. Главная же негодяйская роль досталась бы краснорожему, с дубовой неповоротливой шеей и медлительной речью рубаке из охраны, мозги которого давно заизвестковались от глупости.
Лигул наконец соизволил заметить Арея и заговорил с ним. Мефодий воспользовался этим, чтобы рассмотреть Прасковью вблизи. Ее светло-голубые, почти прозрачные глаза скользили с него на Мошкина и Чимоданова и вновь возвращались к нему.
«Сравнивает она меня с ними, что ли?» – подумал Меф.
На Нату Прасковья взглянула лишь однажды, но мельком и без интереса. Вихрову покоробило. Она могла бы еще вытерпеть, если бы чувствовала, что раздражает эту тонкую высокомерную девицу. Это можно было бы списать на зависть. Но когда тебя просто не замечают – фух! – да это досаднее в десять тысяч раз!
Меф закрыл глаза, пытаясь определить, исходят ли от Прасковьи волны симпатии. Он знал, что ощутит их, даже если заинтересовал воспитанницу Лигула совсем чуть-чуть. Чем ярче и насыщеннее цвет волн, тем выше накал чувства. Этот способ он открыл месяца три назад, когда разобрался, что чужую энергию можно не только впитывать, присоединяя ее к своим и без того немаленьким запасам, но и элементарно считывать.
Неудача! Прасковья оказалась непроницаемой. Она не излучала вообще ничего – ни желтых волн интереса, ни черных – тоски, ни серых – скуки. Ничего.
«Такого не может быть. Она же не труп, чтобы вообще не испытывать никаких эмоций!» – растерялся Буслаев. Он смутно понимал, что его водят за нос, и злился.
Нет, жесткой блокировки вокруг Прасковьи не существовало. Ни стены, ни ледяного купола. Ее эмоции были где-то рядом и одновременно нигде. Мефа просто не пускали, дразнили как быка. Он бежал на тряпку, тряпку убирали – и бык понимал, что вновь пролетел мимо цели, и мычал в тоске, не в силах понять причин неудачи.
От стоявшей рядом Улиты не укрылись потуги Буслаева докопаться до истины, и она незаметно толкнула его ногой. Меф понял значение этого толчка. Секретарша напоминала ему их давний разговор.
– Буслаев, а Буслаев, а ведь ты вампирчик! Уж я-то знаю толк! – говорила ему Улита. – Нет, ты не из тех вампиров, которые пьют кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13