Мы разве были у дверей собора? Прошло уже столько часов! А кроме того, — Марианна усмехнулась, — есть кому защитить мою честь — у меня есть ты и Алессандро.
Тонио глядел на нее почти с ужасом.
Она села перед зеркалом, и Лина начала расстегивать ей платье. Все движения матери были плавными, хотя и не очень уверенными. Она подняла стеклянную пробку одеколона и поднесла ее к губам.
— Что мне надеть, что мне надеть? А ты! Посмотри на себя! Ты ведь всю жизнь умолял взять тебя в оперу! Да ты знаешь, кто поет нынче вечером? — Она повернулась к нему, опустив руки на подушки скамейки. Платье сползло с плеч, и груди почти обнажились, однако она, похоже, этого не замечала. У нее был ребячливый вид.
— Но, мама, мне кажется, что я видел...
— Да прекрати же наконец! — Внезапно она повысила голос. Лина в изумлении отпрянула, но Тонио не шелохнулся. — Перестань так на меня смотреть! — закричала мать еще громче, зажав уши руками, словно сама не могла вынести своего голоса. Она начала задыхаться, и ее лицо исказилось.
— Нет, нет, не надо... не надо, — прошептал он. Погладил ее волосы, похлопал по плечу, и она наконец сделала глубокий вдох и обмякла всем телом. Потом, снова взглянув на него, деланно улыбнулась, стала опять сияющей и пугающе красивой. Но длилось это лишь мгновение. Глаза ее наполнились слезами.
— Тонио, я не сделала ничего плохого, — стала жаловаться она, словно была его младшей сестренкой. — Ты не осмелишься мне все испортить, ты не сможешь! За все эти годы я первый раз вышла из дому на карнавал. Ты не... Ты не...
— Мама! — Он прижал ее лицо к своей куртке. — Прости меня.
* * *
Как только они вошли в ложу, Тонио понял, что вряд ли сможет что-либо услышать.
Это не было для него сюрпризом. Он уже знал, что, если в трех театрах одновременно дают три разных представления, люди неизбежно начнут перемешаться между театрами, и в этой суматохе толком не увидят ни одного из спектаклей. Катрина Лизани, в белой атласной маске, уже сидела в ложе, спиной к сцене, и играла в карты со своим племянником Винченцо. Младшие Лизани махали и шикали тем, кто внизу, а старый сенатор, муж Катрины, дремал в позолоченном кресле, порой просыпаясь только для того, чтобы пробормотать, что пора ужинать.
— Иди сюда, Алессандро, — сказала Катрина, — и расскажи, правда ли все то, что говорят про Каффарелли. — Она зашлась в смехе, прежде чем Алессандро успел поцеловать ей руку, а потом махнула Марианне, чтобы та села подле нее. — А ты, моя лапочка, просто не представляешь, что значит для меня видеть тебя здесь, такую веселую! Наконец-то ты ведешь себя по-человечески!
— Но я — человек, — прошептала Марианна.
В том, как она прильнула к Катрине, было что-то трогательно детское. Тонио казалось невероятным, что она испытывала привязанность к кому-то, что он сам мог что-то значить для нее. Ему показалось, он сейчас заплачет. Или запоет.
— Ну давай же, твой ход! — сказал Винченцо.
— Не понимаю, — брюзжал старый сенатор, который, впрочем, был намного моложе Андреа, — почему я должен ждать начата всей этой музыки, прежде чем мне подадут ужин.
Лакеи в ливреях разносили бокалы с вином. Старый сенатор пролил вино, и оно растеклось красным пятном на его кружевном воротнике. Сенатор беспомощно уставился на пятно. Когда-то он был красивым мужчиной и до сих пор производил довольно внушительное впечатление. Его седые волосы плотными волнами ложились назад от висков. У него были черные глаза и крючковатый нос, и когда он поднимал голову, то казалось, он очень гордится своим носом. Но в этот момент он был больше похож на ребенка.
Тонио сделал шаг вперед. Партер, как и все три яруса над ним, был уже заполнен.
Маски повсюду — от гондольеров в яме до рассудительных торговцев с их одетыми строго в черное женами на самом верху. Гул голосов и звон бокалов накатывали волнами в каком-то неуловимом ритме.
— Тонио, ты слишком молод для этого, — бросила Катрина через плечо. — Но позволь рассказать тебе о Каффарелли...
Однако он не взглянул на нее, потому что не хотел видеть эту восхитительную звериную щель ее рта, неприкрытого и такого красного под белой маской, придающей ее глазам кошачий вид. Ее руки в бургундском атласе казались столь мягкими, что он даже заскрипел зубами, представив на миг, как безжалостно их сжимает.
Все же он внимательно прислушивался ко всей той ерунде, которую они говорили о великом кастрате, выступающем этим вечером. Например, о том, что в Риме он был «застукан» мужем своей любовницы прямо в ее постели. «В постели», — сказала Катрина. У Тонио защипало глаза, когда он представил, как его мать и Алессандро слушают это. После этого, по слухам, вынужденный бежать Каффарелли провел ночь, прячась в баке с водой. Много дней после этого нанятые обманутым мужем бравос преследовали его повсюду, но дама дала ему собственных телохранителей, которые везде сопровождали его, пока наконец он не бросил все это и не покинул город.
Тонио вдруг вспомнились слова Андреа. Отец что-то говорил насчет света, насчет испытаний, которые преподносит свет. Свет... Но ему не удавалось сосредоточиться ни на чем ином, кроме Каффарелли. Впервые в жизни он должен был услышать великого кастрата, и все остальное могло подождать, все, что его беспокоило, и все, что в любом случае от него не зависело.
— Говорят, он готов драться с каждым, пока его не прикончат, а если какая-нибудь примадонна хороша собой, он не отходит от нее ни на секунду. Это так, Алессандро?
— Синьора, вы знаете гораздо больше, чем я, — рассмеялся Алессандро.
— Я дам ему пять минут, — заявил Винченцо. — И если он не завладеет моим сердцем или моим слухом, я отправлюсь в театр отеля Сан-Мойзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31