Не мог знать, что у него будет время забрать книгу, единственную улику. И тем не менее… Разве это не странно?
— Это выглядит странно, — согласился Горский с ударением на слове «выглядит». — Он действовал так, будто случившееся оказалось для него не меньшей неожиданностью, чем для нас. Но я снова повторю, мы мало знаем. Связать все воедино можно, только заполнив белые пятна. Тогда и странностей не останется.
— И наконец, — продолжил Ланге, — эта книга. Откуда она взялась, как попала к Кордину, как он узнал о ее свойствах? Хорошо, допустим, сама книга тут ни при чем, а было применено какое-то ядовитое вещество. Но по сути, какая разница?
— Все это вместе наводит на мысль… Что за Кординым кто-то стоял?
— Кто за кем стоял, судить не берусь. Пока очевидно, что смерть моего брата была выгодна самому Кордину. Но сообщник у него был, это мне представляется несомненным.
— И кто же этот сообщник?
— Может быть, все-таки человек, написавший письмо.
С этими словами Ланге достал письмо из кармана и принялся в который раз внимательно его изучать. Почерк… Не похож ли он на почерк Зои в той записке, показанной Иваном Савельевичем? Как будто нет… Но откуда такое неотвязное ощущение, что почерк знаком? Может быть, дело не в почерке, а в стиле, оборотах речи? «Это нечестивая, отравляющая книга… Это книга смерти…» Могла ли так писать Зоя, не слишком ли пышно для нее? А «стены дворцов твоей гордыни»? Ведь это ее подлинные слова.
И еще Лейе. Неграмотный, немой карлик-горбун, невесть откуда появившийся и невесть куда пропавший. Или — только притворявшийся немым и неграмотным? Хранитель сокровищницы… В недрах несуществующего холма. Лейе, о котором совсем ничего не известно.
Ланге свернул письмо, положил в конверт и снова спрятал в карман.
— Что теперь? — спросил Горский.
— Я ни словом, ни намеком не дам понять Кордину, что знаю или догадываюсь. Напротив, я должен стать ему еще большим другом, чем раньше. Ближайшим другом, его вторым «я». Постоянно быть рядом с ним. И настанет день… Я узнаю все, неважно, как и когда. Пусть мне потребуется год или два… И вот когда все нити будут в моих руках, придет время…
— Будь осторожен, Александр.
— Я буду очень осторожен. Мне есть ради чего стараться.
— А первый шаг?
— После смерти брата я редко виделся с Кординым, это естественно, из-за траура в моем доме… Но траур окончен. Через неделю очередной костюмированный бал в Нимандштайне, тема — «Ночь Калигулы». Я приглашен, и обязательно приму приглашение.
— «Ночь Калигулы»? Звучит заманчиво!
— Съезжаются все сливки светской молодежи, да и не только молодежи, из Санкт-Петербурга и Москвы в том числе.
— К барону-арестанту с сомнительной репутацией?
— Деньги говорят громко, Аркадий, а очень большие деньги говорят достаточно громко, чтобы заглушить все прочие голоса… Разумеется, гости прибывают инкогнито, но это, ты сам понимаешь, весьма условно…
— Жаль, что я не приглашен!
— Приглашен, конечно.
— О! Ночь Калигулы — это как раз для меня… Да и вдруг всплывет что-то для нас интересное…
— Ни одного лишнего слова, Аркадий.
— Кстати, я мог бы пока поездить по окрестным гостиницам и постоялым дворам… Если письмо было написано в гостинице, не отыщутся ли свидетели?
— Нет, это слишком опасно. Дойдет еще до Кордина…
— Да, ты прав. К тому же, если автор письма увидит, что ты никак не реагируешь, может проявить себя снова…
— И не исключено, что мы получим дополнительные сведения.
— Верно… Но остается еще один вопрос.
— Какой?
— Как ты думаешь, для ночи Калигулы подойдет костюм Марка Антония? Шкура льва, убитого Гераклом — или обязательно соблюдать историческую достоверность?
— Подойдет, — без улыбки сказал Ланге. — В моем лесу, правда, львы не водятся, а среди моих егерей нет Гераклов, но мы придумаем что-нибудь.
23.
Октябрь есть октябрь; осенний холод вступал в свои права. Шел мелкий дождь. За его блеклой пеленой замок Нимандштайн сверкал, как гигантская драгоценность. Все окна были освещены, каждое переливалось своей, отличной от других, гаммой оттенков. Это достигалось за счет цветных портьер из тончайшего шелка. Когда все портьеры были задернуты, а в каждой комнате и в каждом зале зажжены свечи, Нимандштайн потрясал подъезжавших гостей щедрой фантасмагорией света.
Вокруг замка был выкопан глубокий ров, заполненный водой, через него перекинут подъемный мост. Прежде здесь ни рва, ни моста не было. Они возникли по приказу Елены, которую забавлял проект придания Нимандштайну облика настоящего рыцарского замка средневековья. Все работы были выполнены в небывало короткий срок — капризная сестра владельца замка не скупилась на расходы. Десятки инженеров и тысячи рабочих трудились, не покладая рук, а в Нимандштайне не прекращались балы. Так как одновременно продолжалась и внутренняя отделка замка, Елена вынуждена была ограничиваться для этих балов несколькими свободными залами, переходя из одних в другие по мере завершения работ… Но теперь все было готово. «Ночь Калигулы» должна была стать праздником открытия нового Нимандштайна, дворца наслаждений.
Несмотря на объявленную тему бала, Елена вовсе не собиралась копировать двор безумного римского императора. Имя Калигулы всего лишь символизировало свободу от унылых рамок благопристойности.
Чудеса начинались уже в парке, за мостом. Слуги, одетые римскими стражниками, проверяли приглашения гостей (из-за соблюдения инкогнито в приглашениях стояли не имена, а девизы), помогали выйти из экипажей и сопровождали мужчин по восточной аллее, а женщин — по западной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95