Там, рядом с двумя молодыми нежно-зелёными длинными листьями, поднимался толстый росток с тугой почкой на верхушке.
- Скоро расцветёт! - радостно крикнул он. - Зина! Зина, погляди-ка, уже можно в школу тащить!
Но Зины не было дома. На его зов из кухни пришла бабушка:
- Ты что кричишь? Кого тащить?
- Бабушка, - смеясь от радости, сказал Антон, - видишь, что цветок-то вытворяет? На улице снег, а ему хочется цвести!
- Хороший цветок! - сказала бабушка.
- Я его завтра в школу отнесу! У меня классное поручение за цветами смотреть. А я сегодня сказал, что окно моё ещё лучше будет - вот и правда будет! Как расцветёт весь красный - вот будет красиво! А нет?
- А с какой стати ты его в школу понесёшь, скажи, пожалуйста? - вдруг возразила бабушка. - Не дам я тебе его в школу! Нешто можно? И цветок хороший, и горшок денег стоит.
- Что ты, бабушка! - огорчился Антон. - Мне надо обязательно его в школу отнести. Я же обещал!
- Подумаешь, важность - обещал!
Антон глядел на неё удивлёнными глазами. А разве можно не делать, раз обещал?
- И мне тогда мама разрешила… Она мне этот цветок дала.
- Эх, мама твоя! - Бабушка, открыв комод, энергичными движениями разбирала и укладывала бельё. - Мама твоя, только дай ей волю, всё раздала бы! Копеечку беречь не умела… А жалко, что ли, незаработанного? Муж добудет!
Антон не совсем понимал, что она говорит. Он понимал только одно: бабушка плохо говорит о его маме. Антон насупился, замолчал и принялся ковырять пальцем землю в горшке своего амариллиса. Сердце его возмущалось. Ему было неприятно, что она трогает мамино бельё и кладёт его по-своему… Он смутно чувствовал, что должен защитить свою маму от бабушки, но как защитить? Бабушка большая, сердитая, её даже отец побаивается, а он, Антон, ещё вон какой маленький!
Бабушка словно угадала его мысли.
- Ну, что взъерошился, как воробей? - сказала она. - Нешто я неправду говорю? И нешто плохому учу?
- Плохому! - неожиданно вырвалось у Антона, и он тут же будто съёжился весь, испугавшись своей смелости.
- Во как! Поглядите-ка на него! - У бабушки из рук, развернувшись, выпала большая простыня. - Это родная бабушка твоя тебя плохому учит? Ах ты, глупец! Что же лучше - отдать или себе взять, а? А ну-ка, скажи? - Бабушка засмеялась, уверенная в своей правоте.
А Антон пробормотал:
- Себе взять, конечно, лучше… А если обещал?..
- «Обещал, обещал»! Ну, вчера обещал, а сегодня отказал! - сказала бабушка. - Вот и весь сказ!
Но здесь Антона сбить было нельзя. А что отец скажет? А Зина? Она скажет: ты не держишь своего слова, я тебя не уважаю!..
Антон в тоске вышел в прихожую, надел пальто, надвинул треух и отправился искать Зину.
Зина сидела у Фатьмы. В маленькой комнате было тесно. Простые, с прямыми спинками стулья жались к накрытому клеёнкой столу; из-за шкафа, занявшего целый угол, дверь в комнату наполовину не открывалась… Но Зине всегда нравилось в этой комнате. Когда-то, ещё совсем маленькими девчушками, они с Фатьмой залезали под этот стол, спускали пониже клеёнку и, затаившись, сидели там. А тётя Дарима, делая вид, что никак не может найти их, ходила по комнате, заглядывала во все углы, и в шкаф, и даже в ящик с дровами, кричала, звала их… Потом поднимала клеёнку и спрашивала:
- А это кто здесь спрятался?
И Зина с Фатьмой с визгом и смехом вылезали из-под стола.
Эта комната была для Зины как свой дом. На узенькой тахте у печки они грелись, придя с мороза; в углу за тахтой жили их куклы… На облупившемся подоконнике широкого окна, где всегда было зелено от цветов, они с Фатьмой, выполняя школьное задание, проращивали фасоль и горох…
Особенно хорошо было в этой комнате сейчас. Солнце только что село, отсвет вечернего неба наполнял комнату. Слабое сияние его лежало на жёлтой клеёнке, на белых кафелях печки, на переплётах рам, и от этого нежного тёплого освещения комната казалась нарядной и радостной.
А может быть, оттого Зине казалась эта комната такой нарядной и радостной, что ей было здесь очень уютно и спокойно. Здесь они могли с Фатьмой сколько угодно болтать и смеяться, и никто не вмешивался в их разговоры, никто не останавливал их. Дарима вечно что-нибудь делала во дворе. А когда она была дома, то это ещё лучше. Дарима сама любила и болтать и смеяться с девочками, любила выспрашивать все школьные новости: и кто как отвечал сегодня, и какую отметку получили, и что было на пионерском сборе, и когда будет какой-нибудь школьный вечер - пусть ей заранее скажут, она тоже обязательно придёт на этот вечер!
Сейчас, в этот закатный час, девочки сидели одни. Зина рисовала, расположившись посередине стола, а Фатьма, забравшись на стул с ногами и навалившись на стол, смотрела.
На подоконнике, тесно уставленном цветами, стоял на высокой подставочке красный амариллис - гордость и радость Даримы. Эту луковицу она добыла у кого-то из жильцов, заботливо выхаживала её, давала отдыхать в зимние месяцы и не забывала поливать в жару. Луковица выросла и расцвела. За окном лежал сугроб. Серебряный морозный узор, тронутый розовыми искорками, светился по краям стёкол. А красные лепестки амариллиса пламенели под лучами заката. Зина рисовала этот цветок, старательно подбирая и смешивая краски. Ей так хотелось передать красное сияние этих лепестков, их атласную свежесть и эти узенькие чёрные тычинки, доверчиво и мило глядящие из раскрытых чашечек…
- Получается… - шёпотом, словно боясь спугнуть то, что возникало под рукой Зины, сказала Фатьма. - Ой, Зиночка, получается…
Зина, не отвечая, вся охваченная неспокойной радостью творчества, ловила кисточкой отсвет солнца на лепестках, ловила и торопилась, потому что солнце это становилось всё бледнее и бледнее…
Дарима с Фатьмой жили в маленьком домике - в дворницкой, - который стоял, прижавшись к высокой кирпичной стене соседнего дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71