Огромные стада овец, словно белые облака, медленно двигались по склонам гор. Иногда овцы спускались к самому тракту. И случалось, что какая-нибудь старая овца, ошеломленная видом машины, бросалась не помня себя через шоссе. И тогда полстада кидалось за ней, и все бежали, толкаясь, теснясь, и невозможно было прервать этот поток ошалевшей баранты. Шофер, ворча, останавливал машину и ждал, когда освободится дорога.
После Шебалина стали часто попадаться алтайские аилы. Чечек задумчиво глядела на них. То тут, то там стоит в долине одинокий шалаш, крытый корой лиственницы. В отверстие наверху идет дым. Иногда дверца приоткрывается, оттуда вылезают маленькие ребятишки и, кутаясь в овчинные шубейки, с любопытством глядят на идущую машину… Чечек становилось грустно: почему они живут еще в аилах, когда уже много людей на Алтае научились строить хорошие дома? Вот так живет и бабушка Тарынчак… Бабушка Тарынчак ни за что не идет жить в избу!
Дорога уходила все вдаль и все на подъем. Десятки километров пролетала машина, десятки и еще десятки… И лишь изредка встречались люди. Проедет верхом на лошади старая алтайка в овчинной шубе и с трубкой в зубах, и снова нет никого. Только стада овец и коров – огромные, бессчетные стада – проходят стороной и скрываются в тайге.
Несколько раз в пути менялась погода: то солнце светило, то брызгал дождь, оставляя на ветровом стекле бисерное покрывало. И чем выше поднимались в горы, тем становилось холоднее.
Яжнай достал из кузова шубейку Чечек и велел одеться. Ледяной ветер тянул с перевала. Моросил дождь. Угрюмо и неприветливо глядела тайга, низко повисло серое небо… Загудел и завыл ветер, посыпалась белая жесткая крупа… И сквозь летящую крупу над шоссе неожиданно поднялась широкая деревянная арка с надписью: «Семинский перевал».
– Вот как высоко забрались… – сказал Яжнай. – Чечек, у тебя в ушах давит?
– Немножко давит, – ответила Чечек, – и как-то все зевать хочется. А тебе?
– И мне тоже.
Из-под арки выехала встречная машина. Обе остановились. Шоферы оказались знакомыми, вышли покурить. Яжнай тоже подошел к ним. А Чечек, кутаясь в шубейку, выскочила из кабины посмотреть, какие цветы растут на Семинском перевале.
Тайга стояла тихая и неподвижная, сумрачно смотрели старые кедрачи. А луг был яркий и пестрый. Желтые и лиловые цветы неясно виднелись сквозь легкую белую метель.
Чечек отошла от дороги и радостно вскрикнула:
– Огоньки!
Это были ее любимые цветы – жаркие оранжевые огоньки. Чечек нарвала букетик и поскорее забралась в теплую кабину.
…После Семинского перевала начали спускаться. Понемногу миновали и снег и дождь. Начались крутые повороты. Шоссе петляло, чтобы смягчить крутой спуск. День понемножку угасал, наступал тихий, ясный холодный вечер. Горы расступились, в широкой долине показались крыши хороших, крепких построек.
Чечек протерла ладонью стекло и улыбнулась:
– Вот и домой приехали!
Дома
В стороне от центральных построек конного завода, у самого подножия горной гряды, виднелась длинная крыша большой конюшни: там стояли племенные жеребцы. Немного дальше расположился маленький поселок рабочих конного завода. В этом поселке жили и Торбогошевы.
Новенькие домики со светлыми окнами уютно примостились под высокой горой. Нежные пушистые лиственницы осеняли их крыши. Возле некоторых домиков, где-нибудь сбоку или На задворках, стояли старые аилы – корявые, уродливые шалаши, укрытые грубой корой… Рабочие-алтайцы переехали в новые дома, жили в них, но и аилов не бросали, не решались совсем отказаться от старого жилища. Летом ночевали там в прохладе, а зимой туда складывали какой-нибудь хозяйственный скарб.
Около дома Торбогошевых не было аила. Вместо него стоял новенький сарайчик с большим навесом, срубленный руками хозяина. А под окнами дома цвел палисадник, полный красных цветов марьина корня.
Уже вечерело, когда Чечек и Яжнай подошли к своему дому. Еще издали они услышали быстрый и звонкий говор своей матери.
Несколько женщин стояли у их крыльца, окружив мать, молодую круглолицую Баланку. Баланка держала в руках новенькую рубчатую, будто отлитую из серебра стиральную доску.
– Вот, вчера завхоз Петр Петрович привез из Горно-Алтайска! Ну что?.. Мне Анна Федоровна, наш профорг, говорит: «Ты возьми, Баланка, у меня доску, постирай попробуй!» Я взяла, попробовала – ай, хорошо! Совсем руки не болят. Гляжу, завхоз собирается в Горно-Алтайск. Я говорю своему Василю: «Василь, давай и мы купим доску?» А он говорит: «Давай купим». Вот и купили!
Женщины разглядывали доску, проводили пальцами по ее серебряным рубчикам:
– Ай, хороша!
– А как на ней стирать? – задумчиво сказала одна женщина. – Нам не суметь.
– Как это – не суметь? Вот еще! – возразила Баланка. – Это сначала так кажется, что не суметь! Кто захочет, так сумеет. А кто не захочет, никогда не сумеет. Вот хоть наша Эзе…
Смуглая узкоглазая Эзе лениво взглянула на Баланку:
– А что Эзе?
А вот то Эзе! Опять тебя вчера на собрании бранили. Почему вот у Ольги в избе чисто, у Тайчи чисто, у меня чисто, а у тебя грязно? Почему не моешь? Силы нету? Есть сила, ты молодая, здоровая! Не умеешь? А почему мы умеем? Тоже не в избах родились!..
Эзе слабо отмахнулась:
– А вам-то какая беда?
– «Какая беда»! – возмутилась Тайчи. – Разве нам это слушать каждый раз хорошо? Нам же за тебя совестно!..
– Эзен, эне! – звонко крикнула Чечек.
Все женщины разом обернулись, заулыбались смуглые лица, засветились глаза:
– Гости! Гости!
– Гости дорогие приехали!..
Баланка вся расцвела улыбкой и зарумянилась, как цветок марьина корня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57